Соня рапортует

Я никак не могла постичь его содержания. Две вещи не укладывались в моем сознании. Зная меня, Агнес должна была понимать, что я готова пойти на любой риск ради возможности помочь арестованному товарищу. Почти наверняка меня ожидала аналогичная судьба.

Может быть, мне следовало рассказать Агнес, как часто я думала о них, в особенности о матери пятилетнего мальчика, поделиться с ней своими чувствами, чтобы убедить ее в этом?

Большим ударом для меня было то, что столь тесная дружба дала из-за этого трещину. Я ломала себе голову, пытаясь понять, как у Агнес могло сложиться такое мнение обо мне. Может быть, она права в одном. Я любила жизнь и могла восторгаться самыми повседневными вещами. Может быть, я придавала этим мелочам слишком большое значение? Я любила каждый вздох моего сына и твердо решила иметь еще детей, хотя и не верила в то, что мой брак выдержит существующие между нами конфликты.

Как-то Агнес с грустью заметила: «Я принесла своих детей в жертву борьбе».

Конечно, со своей привязанностью к Мише я не смогла бы столь же хладнокровно, как Агнес, пережить тюрьму, но разве это могло стать причиной предательству товарища? Я всегда считалась с возможностью ареста, сознательно закаляла себя физически, чтобы обладать необходимой стойкостью, не курила и не пила ни кофе, ни алкогольных напитков, чтобы не сталкиваться с необходимостью отвыкать от этих привычек в случае возможного ареста.

Внезапный разрыв дружбы, которая была важной составной частью моей жизни и, как я думала, жизни Агнес, явился для меня тяжелым ударом. Позднее, в Шанхае, мы иной раз встречались. Агнес даже приходила к нам, но прежние отношения не восстановились. Я чувствовала, что мнение Агнес обо мне, сложившееся в Гуйлине, не меняется и при ее бескомпромиссном характере ее отношение ко мне определяется этим мнением. В этих условиях беседы с Рихардом приобрели для меня еще большее значение, В промежутках между встречами я с нетерпением ожидала бесед с Рихардом, и мне всегда было что ему рассказать. Об охлаждении наших отношений с Агнес я упомянула лишь однажды. Рихард оценил это как женскую ссору, которая его не касалась. Для меня это имело важное значение. Если бы и Рихард утратил доверие ко мне, то не знаю, что бы со мной стало. Люди, которых я ценила, могли легко подорвать мою уверенность в себе, Я по-прежнему часто встречалась с Изой. Из гостей, принадлежащих к буржуазной среде, мы наиболее охотно встречались с учителем Фрицем Куком, который с пониманием относился к китайскому народу, чем вызывал нашу симпатию. После 1933 года Кук вступил в нацистскую партию. От него мы этого не ожидали. Он много путешествовал, обладал кругозором, значительно превышавшим средний уровень европейцев в Шанхае. Он давно любил одну китайскую девушку, которая была обручена с другим.

В середине декабря 1932 года позвонил Гриша и сообщил, что во второй половине дня я должна прийти к нему домой — Рихард хотел бы со мной поговорить. Я очень редко бывала у Гриши и понимала, что он должен предварительно еще раз позвонить. Впоследствии он мне сказал, что они условились о том, что он мне позвонит лишь в случае непредвиденных обстоятельств. Правда, один раз возникло недоразумение, и я не пошла к нему, недоразумение, которое я долго переживала.

В этот вечер мы принимали гостей. К нам пришли сыновья профессора Рихарда Вильгельма, в прошлом миссионера в Китае, а затем руководителя Института Китая во Франкфурте-на-Майне. Профессор Вильгельм умер в 1930 году. Один из его сыновей был китаистом, как и отец, и длительное время жил в Пекине. Другой сын был архитектором и пришел к Рольфу с рекомендательным письмом.

В своем письме родителям я писала об этом визите:

17 декабря 1932 года

«…Братья Вильгельм нас разочаровали. Пекинский Вильгельм еще терпим, однако абсолютный книжный червь. Друг Китая, но на старый манер: влюблен в Китай трехтысячелетней давности и мало интересуется Китаем наших дней. Он выступал в Восточно-Азиатском обществе с рассказом о деятельности Института Китая, после чего учитель Кук демонстрировал диапозитивы о своем путешествии в Шанси и Ганьсу. Потом я пригласила их к себе на ужин, что было рискованной затеей, поскольку, за исключением Кука, все остальные были скучны и неразговорчивы. Архитектор и его жена вообще молчали, хотя только что приехали из Германии, что вызывало с нашей стороны массу вопросов…»

Неожиданно зазвонил телефон. Мы сидели за столом в нашем вестибюле, из которого на верхний этаж вела лестница. Она была отделена от жилой комнаты бамбуковой занавеской, расписанной различными картинками. Я зашла за занавеску. Телефонный аппарат стоял на письменном столе, расположенном в нише. Рядом с телефоном висела картина с видом ландшафта на Шлахтензее. Я все точно помню, даже где и кто из гостей сидел за столом.