Соня рапортует

В Лондоне я вновь свиделась с Мишей и Яниной, о которых Олло заботилась выше всяких похвал. Мои ребятки переезжали из страны в страну и никогда не жили по-настоящему спокойной жизнью. Миша в свои семь лет уже успел пожить в Шанхае, Пекине, Мукдене, Варшаве, Данциге, Закопане, Чехословакии и Англии и за это время учил немецкий, английский, китайский и польский. Теперь, по приезде в Швейцарию, ему придется взяться за французский. Для его развития было бы лучше иметь постоянное местожительство, где он мог бы пустить корни. Я поэтому всегда старалась — по мере возможности — сделать так, чтобы дети росли в здоровой обстановке. Они долго пробыли в польских Высоких Татрах, а в этот раз провели три месяца на побережье Англии; я мечтала создать им хороший домашний очаг и в Швейцарии.

В Лондоне, после нескольких неудач, я установила контакт с известным мне еще по Германии товарищем, который в свое время воевал в Испании; сам он был родом то ли из Австрии, то ли из Чехословакии. Я сообщила ему только самое необходимое: моя политическая работа направлена против германского фашизма; мне нужны два или три смелых и надежных человека, зарекомендовавших себя в Испании и готовых поехать в Германию для опасной нелегальной деятельности. О Советском Союзе я вообще не упоминала.

Этот товарищ знал видных коммунистов из английского батальона Интернациональных бригад. Посоветовавшись с ними, он рекомендовал мне Аллена Фута. Я запросила его биографию, направила ее в Центр и получила разрешение привлечь Фута к работе. Было договорено, что я встречусь с ним еще в Лондоне, но тут он как раз заболел. Я уехала в Швейцарию, оставив для него указания насчет встречи в будущем.

Незадолго до нашего прибытия в сентябре западные державы заключили мюнхенское соглашение, которое было предательством по отношению к Чехословакии и позволило Гитлеру претворить в жизнь свои захватнические планы.

Из письма домой: «Настроение у нас, естественно, такое же, как у вас, то есть ниже нулевой отметки».

В начале октября, после пребывания в одном из лозаннских пансионов, мы нашли дом вроде того, что был у нас в Закопане, в горах французской Швейцарии на высоте 1200 метров, поблизости от Ко. Далеко внизу на равнине мы видели Монтрё и Женевское озеро с голубой лентой Роны; напротив были французские Альпы, а позади вершина Роше-де-Нэ. Наш новый дом, модернизированная крестьянская усадебка, стоял на холме. Он так и назывался «Кротовый холм». В задней половине дома был хлев с десятком коров, а над ним сеновал. Коровы паслись на сочных лугах повыше дома. Они принадлежали крестьянину Франсуа, который жил в десяти минутах ходьбы от нас. Скоро мы знали каждую корову в лицо, вернее сказать, в морду, и дети дали им имена. Ночами в наши сны врывались то звяканье колокольчика, подвязанного к шее коровы, то сонное мычанье.

В передней части строения было три комнаты. Весной люди приезжали и приходили издалека, чтобы полюбоваться знаменитым полем нарциссов позади нашего дома. Аромат цветов был такой густой, что ночью приходилось закрывать окна. Зимой начинающие лыжники из отелей в Ко практиковались на пологих склонах нашего холма. Тот, кого томила жажда, находил у нас, чем утолить ее, уставшие отдыхали на скамье перед нашим домишком. В прочие времена года здесь, наверху, было как в пустыне. Автомашине приходилось останавливаться в полкилометре от дома, к Кротовому холму вела лишь узенькая, заросшая травой, еле видная тропинка.

По соседству был детский пансион со школьной программой. Я определила туда Мишу. На протяжении двух лет, проведенных в Польше, я занималась с ним сама и теперь преисполнилась гордости, когда оказалось, что по знаниям он намного превосходит своих сверстников. Новый для него французский язык Миша усваивал быстро. В зимнее время он добирался в школу на лыжах через луга, перед уходом я прикрепляла к его куртке карманный фонарь, чтобы он не заблудился в темноте.

На Кротовом холме я установила свой передатчик, которому теперь предстояло перебросить в эфире мост между мною и теми, кто был от меня на расстоянии свыше двух тысяч километров. В комнате имелся встроенный бельевой шкаф. Под самой нижней полкой было пустое пространство, закрытое досками. Мы с Рольфом вытащили нижнюю, доску, на которой стояли мои туфли, и задвинули туда передатчик. Во время работы мне не нужно было вытаскивать его. Оба отверстия для штепсельной вилки, так называемого бананового штепселя, мы замаскировали деревянными затычками, так что они казались просто древесными втулками.

Мне удалось сравнительно быстро приступить к работе, и связь с Москвой была неплохая. Вероятно, к тому времени я и технически кое в чем поднаторела.

Дверь из сеней во втором этаже вела прямо на сеновал. Крестьянин брал сено с краю и никогда не добирался до нашей двери, ключ от которой хранился у меня. Здесь, в сене, я прятала материалы.

Из-письма родителям: