Соня рапортует

Не успел Лен пробыть на родине и трех дней, как уже получил официальное письмо из министерства финансов, напоминавшее ему о необходимости погасить должок правительству четырехлетней давности (1938 год). Дело касалось оплаты его проезда от испанской границы в Лондон как бойца Интернациональных бригад. В то время созданный западными державами Комитет по невмешательству в испанские дела договорился с Франко и с республиканским правительством о выводе из боев как Интернациональных бригад, так и фашистского легиона «Кондор». Республиканцы сдержали данное ими обещание, в то время как Франко свое нарушил, и легион «Кондор» продолжал активно действовать.

Этот счет свидетельствовал о деловитости и оперативности британского финансового ведомства. И мы теперь знали, что власти — по всей вероятности, не только министерство финансов — не оставили возвращение Лена без внимания.

Армия раскачивалась медленнее, и Лена призвали лишь через год, после того как он сам обратился с просьбой зачислить его на военную службу. Не исключено, что и тут сыграло роль его прошлое как участника испанских событий.

Осенью 1942 года владельцы коттеджа отказали нам в дальнейшей аренде, так как дом понадобился им самим. Учитывая специфический характер моей работы, мы вновь принялись за поиски отдельного жилья. В оксфордском квартале Саммертаун по адресу: Джордж-стрит, 50, нам приглянулся коттедж «Авеню», старое здание, пережившее несколько поколений обитателей, с небольшим, заросшим травой задним двором и множеством сараев. Коттедж как-то отличался от остальных, довольно мещанистых домов на этой улочке.

Раньше сараи были конюшнями, принадлежавшими большой вилле на гораздо более фешенебельной параллельной улице. В нашем доме жил когда-то кучер. Отношения по принципу кучер — господский дом в известной степени сохранились, поскольку теперь на вилле жила весьма обеспеченная и влиятельная семья судьи Невилла Ласки. Он был братом известного лейбористского деятеля профессора Гарольда Ласки. Сараи принадлежали к его вилле.

Миссис Ласки была благодушная красивая женщина. Я как-то зашла к ней в десять часов утра и словно перенеслась в фильм из жизни богачей: облаченная в кружевную ночную сорочку хозяйка дома возлежала в постели и вкушала завтрак с отливавшего серебряным блеском подноса. Миссис Ласки не чуралась общественной деятельности и была активным членом благотворительных организаций. Между прочим, она приютила у себя ребенка из еврейской семьи, жившей в Германии, которому грозила беда.

Мой визит к ней преследовал определенную цель. Я просила ее разрешения протянуть от нашего дома антенну к одному из сараев. Она ответила согласием, да и в других случаях относилась к нам по-дружески.

Я была довольна тем, что на этот раз антенной мог заняться Лен. В киддлингтонском коттедже мне пришлось самой в одиночку ползать по крыше.

Поблизости от дома была толстая стена из серого естественного камня, которая более полутора сотен лет огораживала двор. Мы извлекли один и так уж неплотно державшийся камень, вынули другой, сзади, вложили туда наш крохотный передатчик и поставили на место замшелый каменный «замок». Снаружи абсолютно ничего нельзя было заметить.

В нашем доме было четыре комнаты и винтовая лестница. Самой большой комнатой пользоваться было нельзя, ибо ее заполняло так называемое «моррисоновское убежище». Герберт Моррисон был одним из руководителей лейбористской партии и занимал в коалиционном правительстве пост министра внутренних дел. Это семейное бомбоубежище выглядело как огромная проволочная клетка, прикрытая чугунной плитой. Власти предоставляли их бесплатно, но Оксфорд так и не бомбили.

Клетка помнится мне в другой связи. Сразу по приезде в Англию я задешево купила старый велосипед. Лен, увидевший его двадцать месяцев спустя, немедленно объявил, что эта штука опасна для жизни. Как-то, вернувшись из Лондона, я нашла дверь запертой. Пришлось позвонить. За дверью послышалось взволнованное перешептывание детей, которые впустили меня в дом и велели закрыть глаза. Через две минуты мне разрешили войти в большую комнату. Там, на крыше клетки-убежища, украшенный флажками и освещенный всеми имевшимися в доме настольными лампами и карманными фонарями, стоял новый, сказочно великолепный велосипед. Я много пользовалась им, в частности он доставлял меня и на нелегальные встречи. Когда позднее я перебиралась в ГДР, Лен разобрал велосипед, и он тоже совершил со мной воздушное путешествие. В первое время в Берлине Нина еще ездила на нем в школу. Сейчас он стоит в подвале. Ни у кого не хватает духу сдать его в утиль.