Сообщество как городская практика

Однако объяснение этого не всегда заключается просто в ксенофобии, страхе социального смешения и т. п. В действительности те, кто отделяют себя от остальных в социальном и пространственном отношении, могут легко оказаться самыми толерантными, когда речь идет о нормах и ценностях; в этой сфере они с наименьшей вероятностью будут утверждать, что другим следует адаптироваться, изменяться, становиться «как они». Занимаемая ими господствующая позиция не требует от них поступать так, пока ощущение безопасности и уверенности находится на их стороне «поля игры». В действительности они даже могут не определять социальный мир как «поле игры», на котором другие имеют значение. Если (и это вопрос эмпирического характера) создание доминирующими группами во многих городах социально гомогенных «островов» сейчас переживает подъем в сравнении с предшествующими десятилетиями послевоенного периода, то было бы закономерно порассуждать о том, почему это происходит, в контексте сообщества (понимаемого в том смысле, в каком мы до сих пор формулировали это понятие). В последней главе я очерчу основные контуры своей скромной теории сообщества как городской практики, а затем напоследок предложу несколько гипотез по поводу того, почему готовность участвовать в работе по проведению границ представляется сегодня столь высокой, а в особенности почему в практиках исключения по-прежнему участвуют даже те, кто не ощущает непосредственную угрозу (то есть угрозу на уровне их повседневных практик) от присутствия других, с которыми, как они полагают, они не могут себя отождествлять или которых они не хотели бы видеть частью своего сообщества.

7. Заключение

Работа по проведению границ всегда и везде соотносится с сообществом. Вполне возможно, что и возобновившуюся в социальной науке обеспокоенность темами сообщества, принадлежности и схожими идеями «единения», и сосредоточенность социальных наук на границах и различениях необходимо рассматривать в контексте трансформации понятия «различия». Его определение с помощью стандартных категорий представляется все более сложным. Нарративы принадлежности посредством пускания корней, похоже, утрачивают свою ценность в ситуации, когда так много людей пускаются в путь или постоянно находятся в пути (en route).

Как было показано в самом начале этой книги, городские администраторы и политики выражают обеспокоенность по поводу того, что они называют «упадком сообщества в большом городе». С неолиберальной точки зрения инициативы государства и органов управления по укреплению «сообщества» на локальном уровне направляются желанием повысить самоэффективность на том основании, что людям следует помогать себе самостоятельно, а не надеяться на государство. С консервативной точки зрения, ощущаемое исчезновение сообщества в городских районах и крупных городах приводит к появлению страха перед «моральными джунглями» и риска, что поведение, которое требуется сдерживать посредством закона и порядка, станет нормативным. Эксперты социал-демократического толка и политики с левого фланга стремятся стимулировать развитие сообщества на локальном уровне в качестве одной из составляющих прогрессивного проекта по формированию местных инициатив или низовых движений за политическое изменение. Можно утверждать, что все эти опасения, а равно и все эти желания сделать «что-то» не слишком полезны либо попросту ошибочны. Хотя критически настроенные исследователи-урбанисты привычно занимают стороннюю позицию, объявляя, что специалисты-практики и политики вообще неправильно смотрят на вещи, это не превращает нас в публичных интеллектуалов (которыми мы, социологи, хотели бы стать). Вместо вердиктов по поводу озабоченности людей относительно сообщества я утверждала, что большего внимания требует само определение сообщества – если не в академических кругах, то определенно в публичном дискурсе. Главной темой этой книги стало то, каким образом сообщество предстает как форма социального воображения.