Соправитель

Все понимали, что остров Эдзо для Японии потерян. Пришлые были числом более полутысячи, да и айны все лучше сражались, осваивая огнестрельное оружие. Редко у какого из дайме было более двух сотен самураев, ну и еще три сотни слуг. И это у богатого дайме! Собрать по всей Японии пятнадцать-двадцать тысяч самураев, было возможно, но переправить их на нужный остров было бы крайне сложно. Кораблей у пришлых немного, но каждый способен разбить десятки джонок, которыми пользовались японцы.

Ока Тадамицу считал, что отставание Японии набирает обороты, о чем красноречиво говорит поражение японских отрядов. Больше тысячи самураев из клана Мацумаэ и присланных сегуном сложили свои головы в противостоянии с пришлыми, не посрамив чести родов, но и не приобретя победы.

Нужно, как это было и в шестнадцатом веке, принять от европейцев лучшее, но не потерять свое лицо, культуру, цивилизацию.

*………… *………*

Ропша. Петербург.

25 декабря 1751 года

Хотел я отпраздновать Новый год, так сказать, семьей. А вот и не знаю, как именно сказать, ну не семья же мне Иоанна и ее отец. Вместе с тем, хотел побыть с ними, там, где было уютно и беззаботно.

Однако Рождество является праздником, в некотором смысле, общественным. Нужно отстоять службу, обязательно показаться подданным, дать прием. И все это было, кроме только балов. И отговориться можно было вполне себе логично: «Тетушка болеет, какие тут празднества, лучше помолюсь за ее выздоровление!». Ну, а Новый год в этом времени более спокойный праздник, пусть мой славный дед так усердно его насаждал.

Вечером 25 декабря я приехал в Ропшу, как делал это уже довольно часто. Иоанна была уже на начале восьмого месяца, живот изрядно вырос, но в целом будущая мама чувствовала себя хорошо. Пришлось Ивана Антоновича Кашина подключить к сопровождению будущей мамы и ребенка. Он уже и так секретоноситель, учитывая, что все еще никак не признается, эти самые секреты он хранить умеет.

Я отправлялся в Ропшу всегда под предлогом тренировок. И действительно тренировался. Особенно жестко я стал себя нагружать, когда Иван Антонович намекнул, что Иоанне противопоказана близость. Вот и получалось приехать, поговорить, словить на себе осуждающий взгляд почти что тестя, а после — на пробежку с последующими отработками ухваток, коли подлому бою тренируюсь, или комбинаций, если фехтую.

Отношение ко мне со стороны Ивана Бранковича Шевича было странным. Он не перечил, держал себя почтенно и не забывал величать «высочествами», но его взгляд… он явно осуждал нашу связь, злился, но молчал, лишь иногда позволяя себе то обреченно вздохнуть, то махнуть от бессилья рукой. Иоанна же была счастлива и, наверняка, проводила со своим отцом разъяснительные беседы.

Чего хотелось мне? Душевного спокойствия и не отвлекаться на дела сердечные. Уже закручиваются очень важные для России события, и мне необходима максимальная концентрация. Нельзя упустить нити правления из своих рук, нужно вовремя лупцевать по шаловливым лапкам иных, кто хочет подергать за эти ниточки.

Бестужев… вот кто тот человек, который хотел бы сделать из меня марионетку. Но с ним уже все решено. Компромата хватает. Да и нужен ли этот компромат, если мне и принимать решение? Необходимо только чуть выждать. Елизавета уже вообще не приходит в себя, вот-вот преставится. Ну а после похорон нужно будет проделать тест на лояльность. Пусть все осудят Бестужева за его связи с англичанами. Кто же не станет осуждать… что ж оппозиция будет выявлена.

Иоанна уснула, не дождавшись меня. Может, это было и правильным, я хотел поговорить с уже генерал-поручиком Шевичем. Хотел будущему тестю, а такое развитие дел я не отрицаю, а даже склоняюсь к оному, предложить взять под командование сводный кавалерийский корпус из казаков, калмыков и башкир, которыми ранее командовал бригадир, а ныне уже так же генерал-поручик Василий Петрович Капнист.

Произойдет это не раньше, чем закончится горячая фаза в противостоянии на Кавказе, так как опыт Василия Петровича будет там востребован. Ну а после я бы хотел видеть Капниста в заместителях начальника Генерального штаба. Такие операции, которые он уже разрабатывал и сам же реализовывал в ходе русско-турецкой войны, стоит пускать в практику и совершенствовать.

— Ваше Высочество! — выкрикнул знакомый вестовой еще у крыльца дома в Ропше. — Ваше Высочество!

Я остановился. Видимо, не судьба мне сегодня говорить с Иваном Шевичем, который сейчас должен был быть в конюшне.

Вестовой кричал, я стоял у входа внутри дома. Человек напрягал голосовые связки настолько, что и за плотными дверями мне было громко от криков. Настойчивый вестовой, нервный. Но не бежать же мне к нему навстречу?

— Ваше Высочество! — запыхавшийся поручик чуть дышал.

— Ну? — выкрикнул я, нервозность вестового передавалась и мне.

— Матушка наша… императрица, — поручик заплакал.

— Да что с тобой? По форме доложи! — потребовал я.

— Так точно! — мой тон и требовательность пробудили в поручике служаку. — Государыня императрица почила. Сегодня, четыре часа тому.