Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

Сейчас «Память Азова» напоминал своим обликом старого родовитого вельможу, впавшего в ужасную нищету. Он быль грязен, некрашен, исцарапан во время последнего совершенно невероятного перехода через ледяные поля из Гельсингфорса в Кронштадт. Свет получали с берега, чтобы не тратить угля на освещение, и теперь, вероятно, контакт был прерван, так как на корабле царила абсолютная темнота. Чтобы пробраться на «Азов», надо было спуститься на стоявшего рядом «Сибирского Стрелка», недавно еще блестящего представителя одного из славных дивизионов миноносцев. Он стоял теперь с развороченным льдами носом и снятыми по случаю долговременного ремонта трубами. Его песня, как и «Памяти Азова», быль окончательно спета.

Через стоявшую рядом баржу, по наскоро сколоченному из неструганого дерева трапу я поднялся на борт «Памяти Азова», на котором был вахтенным начальником. С верхней палубы хорошо был виден мощный и грациозный в то же время «Андрей Первозванный», на котором было много огней, а подальше — распластанная гигантская масса «Гангута». Пахло сыростью моря, смолой, железом, влажный ветер порой мягко прижимался к щеке, возбуждая сладкую грусть.

Прямо по носу видны были огни «Лесных Ворот», выхода на свободу. Пора бежать! Выработанный план будет приведен в исполнение. Я подошел к борту и посмотрел вниз. Далеко внизу стоял на воде, едва покачиваясь, огромный баркас. Он выдержит какой угодно поход под парусами. О том, куда бежать, — это не представлялось мне особенно важным. Нужно выбраться из этою ада, передохнуть на свободе и приняться за борьбу.

Я подошел к трапу и стал спускаться в кромешную тьму.

Все каюты, выходящие в кают–компанию, были раньше запечатаны, за исключением двух–трех, где жили еще офицеры. Но понемногу в эти каюты стали просачиваться матросы, печати срывались, и маленький уголок, где можно еще было отдохнуть и забыться от матросского ада, зверских голосов, дикой ругани, всей этой вакханалии развалившейся дисциплины, потерял свое значение.

Барон Ф., командир корабля, предложил мне пустовавшую адмиральскую каюту, куда я и перешел, знал, что вообще недолго еще буду оставаться на корабле.

Это было огромное отделение, из большой столовой, кабинет–салона и спальни. Лет 30 назад это помещение занимал Наследник, и каждый предмет в нем говорил о прошлом.

Я ощупью пробрался в столовую, зажег спичку, и с ее помощью нашел аккумуляторный фонарь, прошел с ним в кабинет и, поставив его на стол, принялся шагать по каюте взад и вперед. Из фонаря выходил узкий треугольник света, подобно маленькому прожектору, разделяя темноту на две половины.

В открытый иллюминатор ритмично врывался шепот воды, происходящий от едва заметного покачивания судна.

Да, дела были очень плохи! Кроми [225]

убит, Локкарт [226] в Москве попался со всей организацией глупейшим образом, а наводнение потопило моторы в Гаванском яхт–клубе. Вся активная и положительная сторона дела сошла на нет, а оставшаяся отрицательная, как, например, — опасность быть арестованным и преданным мучительной смерти с предварительными пытками, — оставалась налицо. В 1918 году война с немцами еще продолжалась, и по инерции русское офицерство чувствовало себя еще in statu belli. Ожидался приход немцев в Петербург, который был очень нежелателен для союзников, так как Кронштадт был бы великолепной базой для немцев, не говоря уже о единственном в мире дивизионе 26 000–тонных кораблей — «Гангут», «Полтава», «Севастополь» и «Петропавловск», о миноносцах типа «Новик», о подводных лодках и прочих морских богатствах, которые попали бы в их руки.

В ту пору в Петербурге работала английская организация, связанная с русскими морскими и армейскими офицерами, целью которой было продолжение борьбы с немцами, против большевистской власти. Те, кто работал там, были наивно уверены, что, отдав свои силы, а может быть, и жизнь борьбе союзников против немцев, — в случае победы над ними получат из рук Антанты свою, спасенную из большевистского хаоса, несчастную родину. Много хороших и смелых людей погибло, работая в этих организациях Антанты, а лучший из них, благородный, смелый и образованный Колчак, был подлым образом выдан французом, генералом Жаненом, его убийцам.

Теперь, в момент, к которому относится рассказ, дело обстояло так: Локкарт попался в Москве самым глупым образом. Говорили, что в этой истории была замешана женщина. (К слову сказать, в России женщины во время борьбы с большевиками играли особенно фатальную роль.) Огромное количество лиц, имевших отношение к Локкарту, было либо арестовано, либо принуждено было скрываться.