И это говорило ей о многом. Никогда ни одно существо, спасающее ради получения вожделенной энергии детей чужой расы, не станет заботиться об их удобстве с такой дотошностью, ведь ему и так должны быть благодарны до конца жизни. Только тот, кому боль и горе обездоленных малышей действительно близки, постарается сделать все возможное, чтобы успокоить беглецов и дать им почувствовать безопасность и доброту места, куда они попали.
— Они уже близко, — вынырнула из соседней кучки мха зеленоватая голова древня и, секунду посомневавшись, добавила: — Не все поверили нам, хотят устроить тебе проверку. Не бойся, если будут слишком придираться — я их усыплю.
— Только не торопись, — забеспокоилась Бет. — Сначала я попытаюсь с ними договориться. Действуй лишь в самом крайнем случае, если я крикну: «Сон!»
— Ладно, — помолчав, неохотно буркнул древень и исчез, и кадетке осталось лишь гадать, успел он посоветоваться с цветком или принял это решение сам.
О том, как она будет договариваться с недоверчивыми пленниками, Бетрисса пока не думала, это станет ясно лишь после того, как она на них посмотрит и определит, кто мутит воду. Хотя понять их тоже можно: если вокруг только враги, то и святой станет подозрительным и недоверчивым…
Они вышли из темного зева узкого тоннеля почти бесшумно, не выдав себя ни звуком шагов, ни разговорами. И если бы Бет не знала, куда смотреть, то обязательно пропустила бы появление двух худющих фигурок, настороженно замерших на самой границе тьмы и бледного сияния мха.
Помолчала немного, давая им рассмотреть себя, и мягко, устало поинтересовалась:
— Ну и долго вы будете там стоять? У меня готова тюря, а в умывальне есть теплая вода. На отдых вам дано четыре часа, потом пойдете дальше. Я буду встречать следующих.
— А ты так уверена, что они придут? — дерзко оскалился в ответ парнишка лет двенадцати со взрослой недоверчивостью в волчьих глазах. — Может, мы сейчас заберем твою тюрю и вернемся? Что делать будешь? Силой задержишь?
— Держать не стану, — равнодушно бросила Бет, сделала паузу и с сожалением добавила: — Но, надеюсь, у вас хватит ума использовать единственный белый камень, подаренный судьбой. Всем известно, как она скупа на такие дары: за все годы, пока ваши родители сидят в выработках, это первый раз. И второго уже не будет.
Резковато, но иначе с ними нельзя. Эти мальчишки, не знавшие детства и не видевшие от чужих ничего, кроме жестокости и обмана, верят лишь своему опыту.
— Не врет она, — хмуро буркнула немолодая женщина, появившаяся из мрака позади подростков, и решительно потеснила волчонка: — Пропусти, Галь. Руки уже трясутся, и Саночка мокрая. Может, тут найдется сухая тряпица?
— Все, что смогли, приготовили, — прохладно огрызнулась кадетка, расслышав в последних словах старухи ехидство. — Умывальня в том углу, там есть мыло и немного чистой одежды, для самых нуждающихся.
— Ну так мы тут все такие, — фыркнула старуха, решительно устремляясь в сторону купальни, и недоверчивый Галь побежал за ней, обогнал и первым нырнул под густые плети.
Второй подросток, лет десяти, на минуту скрылся в тоннеле и вскоре вернулся, ведя за собой вереницу малышей, привязанных замурзанными поясками к длинной веревке.
При виде этих детей сердце Бет больно сжалось: никогда ей еще не приходилось видеть такой неприкрытой нищеты. Даже во времена Донгер-Карритской кампании, когда в Карстад хлынули беженцы с южного побережья, смуглые заплаканные дети, которых держали на руках измученные матери и бабушки, были одеты хоть и в ношеные и грязные, но целые вещи, любовно вышитые когда-то яркими узорами.
А эти малыши, молчаливо переступавшие замотанными в обмотки ножками, были обряжены в такое дырявое тряпье, которое никогда даже не было детской одеждой. В штанишках, державшихся на малыше с помощью переброшенной через плечо веревочки, явно угадывался лоскут домотканой полосатой юбки, какие носят рыбачки с западного побережья, а в криво, наспех сшитых рубашонках — остатки истертых мужских рубах.
Но про одежду забывалось сразу, стоило перевести взгляд на худенькие, полупрозрачные личики детей с большими, не по-детски печальными глазами.
— Святая Тишина… — почему-то припомнилось Бет любимое восклицание Олифании, — как же они шли-то?
— Потихоньку, — вдруг дружелюбно улыбнулась вмиг преобразившаяся старуха. — Извини, сестра, сразу не признала. Зови меня Хельгой.
— А ты меня — Бетриссой. Но я только ученица, — нехотя обронила герцогиня Лаверно полуправду и, желая облегчить труд Доре и остальным подругам, если они решатся сюда прийти, добавила для вескости: — Мы все тут такие.
Присела перед малышами, которые чутко, как дикие котята, следили за каждым ее движением, и озадаченно вздохнула:
— Как вы их отвязываете? Я помогу умыть. А вот с одеждой хуже, все вещи на взрослых, но мальчики могут выбрать вещи поменьше. Если длинно, отрежем рукава.