Сорочья усадьба

В церквушке на холме по Доре служится заупокойная месса, хотя тела самой усопшей при этом нет. Отец Доры принимает новость очень тяжело. Узнав, что она утонула, он отказывается верить в ее гибель, и, миля за милей, обследует каждый дюйм реки; он и не подозревает, как было все на самом деле.

Когда Коллинз спрашивает, знал ли он, что она беременна, Генри лжет, отвечает, что знал. А ведь могло быть все по-другому! Он отворачивается, не в силах смотреть на убитого горем отца.

Во дворе церкви устанавливают памятный камень, чтобы те, кого она любила, могли приходить и поминать ее, молиться о ее душе, отошедшей в лучший мир.

А в это время Дора лежит в рабочем кабинете Генри. Когда все ритуалы заканчиваются, отбывает последний гость (все сидели в гостиной и пили шерри, не подозревая о том, что она лежит за стенкой), Генри наконец-то может побыть с ней наедине.

Он не станет сохранять ее тело полностью, это было бы нелепо. На ней нет шерсти, как на зверях, или перьев, как на птицах, кожа ее на костях ссохнется, как у египетских мумий, потемнеет и станет жесткой, обтянет череп, и прекрасное лицо ее обезобразится. Но вот рисунки на ее коже… о, это совсем другое дело. Он похоронит ее останки вместе с неродившимся ребенком рядом с памятным камнем, и никто об этом не узнает. Но татуировки он сохранит, как она сама этого хотела, и она навсегда останется с ним. Он будет хранить это в тайне, хранить всю оставшуюся жизнь. Это будет жемчужина его коллекции диковинок. И, в конце концов, она сведет его с ума, в этом сомневаться не приходится. Что ж, пусть будет, как будет.

В холодной комнате, заперев дверь на ключ, он берет в руку скальпель и начинает работать.

Розмари

— Я пойду и поговорю с ним, — сказал Чарли, но еще долго не двигался с места, переминаясь у телефонного столика с ноги на ногу.

— Нет, — сказала я. — Пойду я. А ты оставайся там и не спускай с нас глаз.

Я отбросила старое теплое одеяло и кое-как встала с дивана.

Я знала, что эту битву должна выиграть я. Не желаю, чтобы меня вечно спасали, ни Чарли, ни Сэм, ни Хью. С этим противником я должна встретиться лицом к лицу сама.

Покачиваясь на каблуках, Джош наблюдал, как я иду к нему, и встретил меня молча, лишь шевеля бровями и плотно сжав потрескавшиеся губы. Вот уже двадцать лет я не подходила к нему так близко. Лицо его еще сохранило черты, знакомые мне с юности, но под воздействием времени и непогоды высохло и покрылось морщинами. Тронутые сединой волосы были все такие же густые. Ему теперь было уже под сорок, и в нем не осталось и следа былой неуверенности в себе, когда он был простым рабочим на ферме, юношей, потерявшим родителей. Теперь передо мной стоял человек, на плечах которого лежит ответственность и за большое хозяйство, и за себя, и за свою семью.

Я оглянулась и увидела в окне Чарли: он сидел на диване и наблюдал за нами. Неожиданно он показался мне совсем маленьким, я увидела в нем того веснушчатого мальчишку, который сидит и послушно поджидает свою сестру. Я не могла не думать о том, что он согласился отпустить меня так сразу, не споря и не задавая лишних вопросов. Интересно, думала я, что он знает о том, что случилось много лет назад с Тесс. Я его об этом никогда не спрашивала.

— Джош, — начала я, подойдя к нему, но сохраняя дистанцию.

— Розмари, — отозвался он.

— Ты видел, кто убил сороку?

Он оскалился, обнажив прямые зубы с налетом никотина.

— Да, видел, конечно.

— И ты скажешь мне, кто это был?

— Думаю, вы и сами знаете.

— Хорошо.

Было довольно холодно, и я сложила руки на груди. Солнце уже успело сесть за холмы.

— Так, значит, это все-таки был ты? Рыскал тут вокруг дома.

Он вдруг сплюнул на землю.

— Вы так говорите, будто я делал что-то дурное.

И тут я вышла из себя.

— Пошел ты к черту, Джош. А как еще это называть — мертвая птица, прибитая к двери, мертвый опоссум на пороге, а? Чего в этом хорошего, может, объяснишь?

— Пожалуйста. Я просто хотел попугать вас немножко. Это шутка, не больше.

— Интересно, зачем? Если без дураков?

Он старался не смотреть мне в глаза. Пялился на крышу дома, где за нами наблюдали, устроившись на дымовых трубах, сороки. Ответ его явился для меня совершенным сюрпризом. Он произнес это так тихо, что сначала я сомневалась, правильно ли его поняла:

— Вы знаете, я очень любил вашего дедушку. Он был для меня как отец.

— Что ты сказал? Ты любил дедушку?

Тут он все-таки посмотрел мне в глаза, и лицо его покривилось.

— Я тут с ним только один и остался. Вы ведь все бросили его на эту сиделку, Сьюзан. А я приходил к нему каждый день.

Он ткнул себе большим пальцем в грудь.

— Я, понимаете? Меньше занимался работой, конечно, но ведь он для меня был важнее всего. А вы все оставили его тут одного умирать.

Кровь ударила мне в голову.

— Это неправда, что ты несешь? Я была с ним очень близка.