Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Следовательно, во-вторых, они боролись за Польшу, суверенную, самостоятельную, ни от кого и ни в чем не зависящую, не сознавая, сколь анахронична сама эта идея, порожденная образом и политикой умершей Польши, в сколь сильной степени понимаемая подобным образом суверенность означает одиночество, которое ведь было причиной польской катастрофы, в сколь сильной степени мерилом понимаемой подобным образом независимости становится право противопоставлять себя всем, право творить в мире произвол. Они не понимали, что даже отдельный полудикий человек, погребенный в тайге зверолов, не может быть независимым хотя бы от ремесленника, который снабжает его порохом, и от другого ремесленника, который обрабатывает добытые им шкуры, чтобы продать их другим людям. А уж о народе, живущем среди других народов, вовлеченном в международные транспортные и стратегические, экономические и культурные связи, и говорить не приходится.

Эта взаимозависимость судеб всегда, когда касалась их лично, представлялась им горькой случайностью, возможно, чьим-то упущением или ошибкой в расчете. Например, так было в сентябре 1939 года, когда вместе со Стажиньским они посылали на запад то умоляющие просьбы, то самые страшные проклятия. Так было и в августе, и в сентябре 1944 года, когда ожидали чуда… И та польская обреченность и это безразличие мира — все это не могло быть правилом!

Отвергая само правило, они не могли согласиться и на то, чтобы признать взаимозависимость польских проблем и проблем ближайшего соседа Польши, ибо в головах поляков в период второй мировой войны как-то труднее всего укладывались две вещи: статистический ежегодник и карта Европы. Это поколение верило всяким небылицам, но никак не могло поверить конкретным вещам: цифрам, характеризующим производство, богатство и мощь, а также километрам, отмеряемым на карте. Разумеется, Одиссеи не слышали о том разговоре трех великих стратегов, когда спички, листок бумаги и вырванная из школьного атласа карта были использованы для уточнения потребностей, интересов и взаимных обязательств великих держав, которые во многом определяли судьбы миллионов отдельных человеческих личностей. А если бы даже и слышали, то не захотели бы поверить в этот разговор… Трудно требовать от них также и того, чтобы в то время ни с того ни с сего они могли бы проникнуться социалистическими идеалами взаимосвязи и единства народов и стран, могучего социалистического содружества народов, которое лишь намечалось тогда в едва заметных зародышевых формах.

Географическое отступление. Наши Одиссеи, верные поэтической философии «исключительности польской судьбы», не знали, да и до сих пор не хотят знать, что, хотя они одни противопоставили себя политической географии нового, создававшегося мира, они, однако, не были одиноки, исключительны и единственны в своей трагедии. Движение Сопротивления Франции, Бельгии или Греции не боролось против географического положения своих стран, не рассматривало союзнические войска, вступавшие на их территорию, как «союзников наших союзников», не проявляло воли к безраздельному осуществлению власти в стране. И однако в те же самые осенние месяцы 1944 года это движение переживало свою трагедию неспровоцированного разочарования.

Тридцать тысяч участников бельгийского движения Сопротивления сражались вместе с дивизиями союзников в августе и сентябре за освобождение страны. Позднее движение Сопротивления выставило 44 пехотных батальона, поддерживавших войска союзников на фронте, множились отряды, которые блокировали немецкие подразделения, окруженные в тылу войск союзников, отряды, которые преследовали остатки вражеских войск, охраняли шоссе, мосты и железные дороги.

Тем не менее сформированное в эмиграции бельгийское правительство еще в сентябре потребовало разоружить движение Сопротивления, а генерал Эйзенхауэр поддержал это требование, призвав 29 сентября бельгийских солдат сложить оружие, Бельгийское движение Сопротивления, к этому времени уже представленное несколькими министрами в коалиционном, составленном из внутренних деятелей и «лондонцев» правительстве, считало, что война еще не закончилась и спокойствие в стране не обеспечено. 18 ноября штаб Эйзенхауэра подготовил директиву, предлагавшую генералу Эрскину обеспечить безопасность военных объектов и коммуникаций войск союзников в Бельгии. С этой целью он должен был в случае, если найдет нужным, пойти на вооруженное вмешательство. Генерал Эрскин вызвал бельгийских министров — представителей движения Сопротивления и напомнил им, что «требования войны и военных операций диктуют необходимость, чтобы лица, не имеющие на то разрешение, не носили оружия». Он настаивал на необходимости оказать давление на участников Сопротивления с тем, чтобы они сдали оружие и «избегали инцидентов, которые могут привести к столкновению с войсками союзников»{249}.