Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Только ход событий проверит правильность их концепций. История произнесет окончательный приговор. Но политики, руководители, командиры и солдаты не могут ждать приговора истории. И вот политики ставят задачи, полководцы формулируют приказы, люди сражаются. Люди гибнут…

Бумаги, лежавшие в новогоднюю ночь на праздничном столе семьи Блихарских, начали свой путь по Варшаве, по Польше, по миру. Они представляли собой нечто большее, чем попытку найти правильный путь борьбы. Это был новый план действий, необходимый для поисков выхода из создавшегося положения.

Спустя несколько недель опытный чиновник подпольной делегатуры эмигрантского правительства в Польше, специалист по внутренним делам, напишет о них в Лондон:

«В настоящий момент коммунистические элементы, прежде всего Польская рабочая партия (ППР), перешли от голого отрицания и оппозиционной пропаганды к конструктивным действиям — к созданию в подполье особых независимых центров государственного аппарата, претендующего на руководящую роль в стране как в настоящем (война), так я в будущем (организация возрожденной государственности). Это изменение имеет очень важное значение. Оно является несомненным доказательством того, что коммунистические элементы… предприняли в последнее время завершающие приготовления к взятию в свои руки конкретной власти в стране, чтобы быть в состоянии решать задачи, которые возникнут при возможном вступлении большевистских войск на территорию Речи Посполитой»{6}.

В ту зиму, однако, еще многие думали, что никаких проблем не существует, что нет нужды искать новые концепции, новые пути, что все уже решено, установлено, определено, что все ясно, а если что-то и не получается, то не мы должны искать выхода из создавшегося положения, а выход — нас… А если мы что-то и позабыли, что-то упустили, чего-то недооценили, как, например, вопрос о роли страны, о роли власти, рождающейся не где-то далеко, в эмиграции, а именно здесь, над Вислой, который теперь поднимают пепеэровцы (члены ППР), — то это можно легко поправить: достаточно издать декрет, провозгласить… Как будто бы слова способны сами по себе разрешать сложные проблемы.

5 января премьер польского эмигрантского правительства в Лондоне Станислав Миколайчик перед микрофонами Би-Би-Си торжественно вещал:

«Наступил час, когда я могу известить вас о некоторых принятых правительством после интенсивных консультаций с польской нацией решениях, которые до сих пор необходимо было сохранять в тайне… Мы хотим уведомить граждан, находящихся в Польше, что член нашего кабинета, который в качестве вице-премьера выполняет обязанности делегата правительства в Польше, является носителем легальной власти. Он уполномочен выполнять на месте функции нашего правительства… Таким образом, трудная задача обеспечения в подпольной Польше преемственности власти решена»{7}.

Можно сказать, что шаги истории были лучше слышны в тесной квартире старого варшавского дома, где невысокий жилистый мужчина, склонясь над столом, заполнял быстрым нервным почерком листки бумаги, чем в отделанной пробкой и кожей студии лондонской радиостанции. Сквозь закрытые окна старого варшавского доходного дома доносились и залпы, раздававшиеся здесь же, на улице, и далекое эхо выстрелов в Келецких и Люблинских лесах, и слабый, еще очень слабый, хотя неуклонно приближавшийся, гул орудий восточного фронта.

Мужчина, одетый в ничем не примечательный костюм, подобные которому можно тысячами встретить в трамваях, идущих с Воли, Таргувека, Чернякува, Марымонта или Грохува, человек с кеннкартой (удостоверение личности, выданное оккупантами), в которой подлинными были, вероятно, только фотография и приобретенная в прошлом профессия — «слесарь», писал: