Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Погиб хорунжий Татара из довоенной армии, родом с Волыни, тяжело ранен поручник Зигмунт Гурка-Грабовский из 2-й пехотной дивизии, прежний псевдоним Зайонц, последний командир группы «Гарда» 27-й волынской дивизии Армии Крайовой, произведенный на поле боя в капитаны. Пал, отстреливаясь до последнего патрона, уже на песчаном берегу Вислы Владислав Якубовский, 34 лет, коммунист, трижды сидевший в тюрьмах санационной Польши, участник обороны Варшавы в 1939 году и обороны Советской Белоруссии в 1941-м, политработник 2-го пехотного полка{96}. Последним погиб Михал Окужалы, канонир батареи 76-миллиметровых орудий 2-го пехотного полка. Лишь впоследствии фантазия поэта и перо журналиста перекроили его образ в соответствии с якобы традиционным представлением о польском герое — горячем юноше, мечтавшем о подвиге и жертве{97}. Михал Окужалы вовсе не был юношей. Взрослый мужчина, ему было 26 лет, а если военные скитания и фронт считать вдвое, то и все 30. Зрелый человек, солидный работник и сознательный солдат. Свое дело он и здесь, на фронте, делал спокойно, не избегал работы, но и не рвался в добровольцы. Вел наблюдение, поддерживал связь, ибо ее надо было поддерживать. По-моему, он не думал о смерти — просто его служба, его солдатский труд не могли обойтись без риска. Разумеется, ему хотелось самому дойти до Берлина, а после победы забрать с далекой чужбины мать и сестру, привести их на порог нового дома. Что поделаешь, не удалось… Крича в телефонную трубку: «Огонь на меня!» — он, вероятно, просто не хотел тратить времени на вычисление поправки, на уменьшение прицела. Боялся, что не успеет, а ведь точные координаты наблюдательного пункта, на который в этот момент врывались немецкие гренадеры, офицеру, командовавшему огнем батареи, были известны.

Через несколько дней армия отошла от Демблина и Пулав на север, под Пилицу. Тут сталинградцы генерала Чуйкова захватили предмостное укрепление — ближайшее к Варшаве — и теперь под Ходкувом, Студзянками, Басинувом отражали ожесточенные атаки немецких резервов, прибывших из Италии.

Первыми грузились на понтоны танки бригады имени Героев Вестерплятте.

Над зеркалом реки ровными кругами ходили эскадрильи «юнкерсов». Один за другим они с воем пикировали на переправу, на плывущие лодки, на паром. На берегу автоматчики бригады бегали по хатам в поисках съестного, рвали яблоки в садах, переговаривались, как обычно перед боем:

— Река, как и дорога, имеет километровые столбы, и мы переправляемся на четыреста сороковом…

— Сорок четвертый год и четыреста сороковой километр. Постоянно повторяется эта цифра. Ты помнишь, у Мицкевича?

— Помню. «К полям расцвеченным, как будто бы расшитым пшеницей золотой и серебристым житом».

— Он предсказал, кто освободит Польшу из неволи: «Кровь древних витязей… мать — из земли чужой… А имя — сорок и четыре»{98}.

Весть о создании ПКНО вызвала потрясение во всех центрах, где интересовались польским вопросом. Через три дня в противовес Комитету было образовано иное, второе правительство на польских землях. 25 июля «лондонский» президент Речи Посполитой Владислав Рачкевич назначил подпольный совет министров в Варшаве в составе вице-премьера и трех министров. Одновременно премьер Миколайчик телеграфировал из Лондона вице-премьеру Янковскому — представителю своего правительства в Варшаве:

«На заседании правительства ПР единодушно принято решение, уполномочивающее вас объявить в выбранный вами момент о начале восстания»{99}.

Командующий АК генерал Бур (Тадеуш Коморовский) поставил перед подпольным советом министров два вопроса:

1) Должны ли части Армии Крайовой овладеть Варшавой до вступления в город советских войск?

2) Сколько времени должно пройти между моментом, когда части АК овладеют столицей, и вступлением в нее Советской Армии?

На первый вопрос он получил ответ: «Да». На второй: «Для того чтобы дать гражданской администрации возможность начать выполнение своих функций и выступить в роли «хозяина», самое меньшее — 12 часов»{100}.

31 июля в 17.30 дипломированный полковник Монтер (Антони Хрусцель), командующий Варшавским округом АК, доложил генералу Буру о том, что он получил сведения о появлении советских танков на улицах Праги, и потребовал, чтобы был дан приказ о начале восстания, добавив, что если он не получит его теперь, то потом «будет слишком поздно»{101}.

Риск был огромный. Несколько часов назад было решено, что восстание не начнется по крайней мере в течение ближайших дней…

«И тогда один из самых старших по званию, фамилия в данном случае не играет роли, в патетической речи напомнил о 1831 годе и дерзко сравнил позицию собравшихся с тогдашней нерешительностью Скшинецкого»{102}.