Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Это был единственный случай, когда командование АК официально обратилось к командованию АЛ: оно затребовало список личного состава, чтобы выплатить бойцам АЛ наравне с солдатами АК денежное содержание за 63 дня восстания{168}.

Я не иронизирую. Так было. Благородно, по-рыцарски, лояльно.

Но только когда 1-я армия пыталась организовать прорыв и переправу на пражский берег всех повстанческих сил из Жолибожа, Главное командование АК крайне нервозно и поспешно, не поколебавшись принять помощь и посредничество немецкого штаба, свело этот уже согласованный и принятый план на нет, вынудив командование АК этого района капитулировать даже раньше, чем во всей Варшаве.

Тяжело раненный полковник Мечислав Недзельский, издерганные боями, доведенные до пределов и сверхпределов человеческой выносливости офицеры АК, рассматривавшие план, предложенный жолибожским командованием АЛ — капитаном Шведом (Шанявским) и поручником Зеноном (Клишко), — отдавали себе отчет в общей обстановке: намерениях начальства, стратегическом смысле плана, который они до этих пор осуществляли, трагизме города и более общем смысле предложенного им выхода и его возможных политических и личных последствиях. Зенон Клишко, тогдашний поручник Зенон, вспоминает об этом совещании: «Рассуждения о завтрашнем дне носили мрачный, саркастический, а иногда патетически драматический характер, но наш план был принят»{169}. За час до момента, когда должен был начаться прорыв к Висле, прибывший по категорическому приказу генерала Бура полковник Вахновский не без труда сломил сопротивление жолибожского командования АК. «Прекратились выстрелы, полковник Живицель вызвал офицеров, — рассказывает капитан Швед, — и сообщил нам, что капитуляция Жолибожа стала совершившимся фактом. Началось всеобщее замешательство. Один из офицеров АК расплакался. Со слезами на глазах он заклинал своего командира, чтобы тот порвал позорный акт соглашения…»{170}

Из охваченной отчаянием толпы, в которую в течение нескольких минут превратилась собранная на площади Вильсона (ныне площадь Парижской Коммуны) и готовая к прорыву колонна повстанцев, выступили бойцы АЛ, слишком немногочисленные, чтобы прорвать кольцо над Вислой. Лишь немногие из них добрались до Праги.

В Лондоне анализировали депешу генерала Бура, предупреждавшую о возможности частичной или общей капитуляции:

«Сообщаем вам об этих возможностях заранее, чтобы вы могли подготовить к этому англо-саксонских государственных деятелей. Ибо мы считаем, что подавление восстания в Варшаве имеет не столько военные аспекты, сколько политические. И своевременное их осмысливание вами и союзниками может оказаться полезным в политической игре.

Очевидно, что после поражения восстания в Варшаве власть во всей стране перейдет в руки коммунистов»{171}.

По прошествии ряда лет Филипп Джибс, английский романист, весьма посредственный, но вдохновляемый высокими и хорошо осведомленными польскими эмигрантскими кругами, в очень объемистом произведении «Свобода не имеет цены» вложил в уста повстанческого командира такую декларацию:

«— Мы будем сражаться до конца, — резко бросил полковник, — будем сражаться до последнего патрона. Спроси любого из этих ребят! Они скажут тебе то же самое. Они предпочитают смерть позору. Они полны гордости — да и какое будущее их ждет? Русское ярмо. Лагеря принудительного труда. Утрата веры. Кабала душ. Лучше смерть!»{172}

То же самое скажет — вполне серьезно — политик, пилсудчик, варшавский деятель времен восстания, слова которого записал, пожалуй объективно, близкий ему Фердинанд Гоетель: