Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

Как правило, дети на свиданиях были невнимательны, плохо его слушали, крутились. С детским любопытством рассматривали меня в военной форме. Чувствовалось, что он для них чужой.

Если Ширах и Шпеер использовали каждую минуту свидания для активного общения с детьми, то этого нельзя сказать о Рудольфе Гессе. Со времени своего перелета в Англию в мае 1941 года, а затем и после суда в Нюрнберге, Гесс ни разу не встречался на свиданиях ни с женой, ни с сыном. На вопрос, почему он не разрешает им посещать тюрьму, Гесс, показав на свою тюремную форму, ответил: “Только не в таком виде”. В письме к жене Гесс позже писал: “Я категорически против всяких посещений при созданных здесь условиях. Я считаю недостойным встретиться с тобой или с кем бы то ни было в подобных обстоятельствах”.

Ильзе Гесс так объясняла поступки мужа: “В качестве защиты от окружающего мира Рудольф построил вокруг себя что-то вроде условной стены. Я это знаю, да и ему известно, что это очень тонкая стена. Он боится встречаться со мной в Шпандау. При встрече я могла бы вдруг заплакать. Волнение было бы слишком тяжелым для нас. Ведь мы не виделись очень-очень давно, и Рудольф боится, что мой приезд разрушит эту защитную стену, которую он сам с таким трудом воздвиг. После разрушения этой стены было бы очень трудно все восстановить снова. Только Богу известно, что могло бы случиться, можно сойти с ума. Вот почему он не хочет видеть ни меня, ни нашего сына. Рудольф не допускает даже мысли, чтобы сын увидел своего отца преступником”.

Скорее всего, дело было не только в жене или сыне. Все, что вызывало воспоминания о прошлом, посягало на непрочную “оборону”, которую воздвиг вокруг себя Гесс. Он легко расстраивался. Например, когда слышал звуки музыки, доносящиеся из церкви, расположенной в дальнем конце камерного блока. На Пасху Гесс писал жене: “Сегодня после обеда мы слушали пасхальный концерт. Симфония Гайдна, квартет Шуберта, квартет Моцарта и еще симфония — я не знаю ее названия, но она мне настолько знакома, что прошла через броню, которой я окружил душу и сердце, так же, как проходят космические лучи через толстые свинцовые стены. Если б было можно, я бы убежал прочь. Но меня спас шум транспортных самолетов, которые постоянно пролетают над тюрьмой. Их шум вывел меня из этого состояния, разозлил, что может быть и странно для бывшего летчика”.

Еще на Нюрнбергском процессе Гесс начал симулировать потерю памяти. Его адвокат потребовал освидетельствования “больного” швейцарским психиатром, как “наиболее нейтральным по убеждению”. Во время процесса Гесс демонстративно читал роман и время от времени хохотал на весь зал. Однажды симулировал потерю памяти в тюремном саду во время очередной прогулки заключенных. Хорошо зная американского директора и неоднократно встречая его, он обратился к Шираху с вопросом: “Кто этот молодой человек?” Ширах терпеливо объяснил ему, что это американский директор, он здесь работает давно и что он его хорошо знает. Гесс тут же обратился с этим же вопросом к Шпееру.

Второй случай произошел в тюремной библиотеке. Ширах протянул Гессу книгу и посоветовал ее прочесть, добавив, что она очень интересная. Гесс поинтересовался, кто автор. “Автор очень известный — Швенингер, — личный врач Бисмарка”. — “А кто такой Бисмарк?” — недоуменно спросил Гесс. И так продолжалось вплоть до освобождения Шираха и Шпеера.

Кончился наш месяц. 1 декабря смена караула. Нас сменяют американцы. Мы довольны, что ноябрь прошел без нарушений и ЧП. На целый месяц мы передаем “в руки” американцев тюрьму и преступников. На американцев мы надеемся, как на себя. Они такие же бдительные, как и мы, не то что французы или англичане.

В камерном блоке всегда несли дежурство четыре надзирателя от четырех стран. Поэтому француз, полный и пожилой мужчина, убедившись, что русский и американец бдительно несут службу, ложился спать. Как-то во время инспекции Ширах пожаловался генералу, что французский надзиратель… так храпит, что не дает ему спокойно заснуть.

Наш командир роты — старший лейтенант, молодой симпатичный брюнет. “Вылитый Григорий Мелехов”, — сказала о нем одна француженка, очевидно, читавшая “Тихий Дон” Шолохова. Во время передачи охраны тюрьмы не обошлось и без доброжелательной армейской шутки. Когда американский офицер отрапортовал начальнику караула и от имени правительства США принял охрану Межсоюзнической тюрьмы Шпандау, наш “Мелехов” так крепко пожал ему руку, что американец от неожиданности даже присел. По рядам многочисленных зрителей, заполнивших плац перед тюрьмой, пробежал смешок. Фото- и телерепортеры не упустили свой шанс…