Сорок пять лет на эстраде

Он охотно принимал у себя любопытных посетителей (в числе которых был и я) и подолгу рассказывал о выдуманных им ракетах, о полетах человека на Луну и на другие планеты. Показывал какие-то чертежи и модели.

Это казалось сказкой, и слушатели, улыбаясь, прощались с человеком, глаза которого смотрели настолько дальше других, что поверить ему не было сил.

Попы и торговцы Калуги считали Циолковского «городским сумасшедшим» и даже не особенно мешали ему рассказывать о своих мечтах.

– Вы же видите – больной человек! – говорили они.

И вот прошло совсем не так уж много лет, и имя этого «больного человека» сегодня на устах людей всего мира. Его дерзновенная мысль воплощена ныне в жизнь. А сегодня человек, наш советский человек, слетал в космос и вернулся обратно!

Какая неслыханная победа человеческого разума!

И для того чтобы это свершилось, причем на протяжении всего одной неполной человеческой жизни – от полета «этажерки» Уточкина до полета первого русского пилота-космонавта, – в нашей великой стране надобно было сделать, оказывается, очень немногое: установить у себя Советскую власть!

Зависть вообще нехорошее чувство. Но сегодня я откровенно завидую. Завидую самому себе. Завидую дням своей жизни, которые дали мне возможность видеть своими глазами победу революции и установление в моей стране родной Советской власти. Видеть победу советского народа над фашистами. Видеть полет Уточкина и полет первого советского космонавта. Видеть и живого Ленина и живых Горького и Маяковского. Видеть расцвет своей Родины.

Спасибо тебе, жизнь!

Нет, не просто «Человек – это звучит гордо!». В эти замечательные горьковские слова необходимо внести поправку: «Советский человек – это звучит гордо!»

Много раз я читал в романах, что «горе оглушило человека». Но «оглушить человека» может также и радость. Радость безмерная. В этом состоянии очень трудно выразить словами свои мысли и чувства. На язык просятся одни лишь восклицательные знаки, из которых почти невозможно сложить что-либо путное.

Это потом, когда успокоятся чувства, можно привести в порядок и мысли. Пока же есть лишь только одно подходящее слово, которое стоит воскликнуть: СЛАВА!

СЛАВА – первому советскому пилоту-космонавту Гагарину!

СЛАВА – создателям межпланетных кораблей – ученым, рабочим, инженерам!

СЛАВА – советским людям!

СЛАВА – великой Коммунистической партии, воспитавшей таких советских людей.

СЛАВА!

1961, апрель

Приложения

Софья Близниковская. «Из воспоминаний»[34]

Когда вспоминаешь Смирнова-Сокольского, то не знаешь какого «предпочесть». Артист. Автор-фельетонист. Писатель. Книголюб-библиограф. Режиссер-сценарист больших эстрадных обозрений. Общественный деятель. Человек – во всем своеобразии и силе неповторимой личности. И все это неотделимо друг от друга.

Не существует артиста Смирнова-Сокольского без авторства его фельетонов. Нет сатирика-фельетониста без его статей о старой русской книге (а за статьями – и целой серии научно-литературоведческих книг). Нет Сокольского-книжника без страстных споров о путях эстрадного искусства.

Хотелось бы, чтоб эти несовершенные наброски помогли увидеть живого Сокольского.

Уже более полувека отделяет меня от первых встреч с Николаем Павловичем. 1922 год. Ростов-на-Дону. Двадцатичетырехлетний, не очень образованный парень. Но было в нем одно поразительное, бросающееся в глаза свойство – гражданственность. Желание идти в ногу со временем. Все его тогдашние выступления (а он был в ту пору просто автором-куплетистом) были только «за Советскую власть», и нам, южанам еще не остывшим от беззастенчивой агитации Деникиных. Врангелей и прочих белогвардейских временщиков, все это было как удивительный свежий ветер.

Он был истинным энтузиастом искусства эстрады и сражался за него до последних дней жизни. Был предприимчив изобретателен, вынослив, терпелив.

Ругали в ту пору эстраду все, кому не лень. Многие смотрели на нее свысока как на искусство второго сорта Да и сейчас, что греха таить, есть люди, которые не прочь похлопать покровительственно эстрадника по плечу. Сокольский был неутомим, отвоевывая для эстрады достойное, равноправное положение в семье других искусств.

Резко и зло издевался он над теми, кто не «признавал» эстраду, что отнюдь не облегчало его жизнь.

В становлении характера этого беспредельно энергичного человека и артиста не последнюю роль сыграли неподдельная человечность, повышенная чувствительность ко всему что оскорбляет достоинство человека.

Сорок лет на моих глазах сражался, негодовал, радовался, грустил этот удивительно щедрый душевно, хотя и очень резкий, человек.