Соседи

Он хотел что-то сказать ей, но тут снова дали зеленый свет, Надежда заторопилась на другую сторону, Артем крупно шагал рядом.  

Около библиотеки они расстались.

— Ты надолго? — спросила она.

— Еще не знаю.

Она поняла, что он хотел сказать, но не смотрела на него, спешила попрощаться:

— Мне ужасно некогда, каждая минута на учете...

— Знакомая песня, — улыбнулся он, — тебе постоянно было некогда...

Ей хотелось узнать, женился ли он или живет один, но не спросила и после была очень довольна собой, что не спросила. «Молодец!» — похвалила она себя, сидя уже в библиотеке за знакомым столом, и мысленно поставила себе «пять».

Впрочем, как бы там ни было, а все же ужасно хотелось узнать, женился он или нет...

Он снова позвонил ей чуть ли не через год, уже не молчал, не дышал в трубку, а вызвал ее к телефону, сказал:

— Это я, как ты? — И тут же сам поспешил ответить: — Я знаю, скажешь, нормально.

Надежда невольно усмехнулась. Если бы он знал! Как раз в это самое время на нее в институте навалились бесконечные замены, а тут еще ее выбрали председателем месткома, и Надежда уже забыла, когда в последний раз проспала больше четырех часов в сутки.

Но она не сказала ему ни о своих перегрузках, ни о постоянной усталости. К чему говорить?

Он сказал:

— Я проездом, еду в Альметьевск.

— Счастливого пути, — ответила она и, не дожидаясь его ответа, первая положила трубку.

— Все-таки хорошо, что ты не живешь в отдельной квартире, — сказала как-то Надеждина мать, придя к ней. — Можешь себе представить, что бы было? Я же не могу к тебе часто приходить, а ты в таком состоянии, совсем одна...

— Ничего, переживу, — бодро ответила Надежда.

Она знала, мать недовольна ее разрывом с Артемом.

Вот уж кто никак не походил на бабку Капитолину! Хрупкая, слабенькая, балованная, она, словно лиана, обвилась вокруг Надеждиного отчима, своего второго мужа, многознающего, считающего себя незыблемым авторитетом в области строительства химической промышленности.

Отца своего Надежда не помнила: развелся с матерью, когда Надежде было что-то около двух лет, и уехал, а куда, никто не знал, и он все эти годы не давал о себе знать. С отчимом у Надежды были одинаковые вежливо-холодные и безукоризненно корректные с обеих сторон отношения.

Впрочем, Надежда была довольна, что мать пристроена и вроде бы счастлива.

Мать выглядела на диво моложавой: кукольно-голубые глаза ее постоянно щурились, умело намазанные розовой помадой губы были пухлые, свежие, она была всегда хорошо причесана, к лицу одета. Никто бы не поверил, что у нее взрослая дочь, да и еще такая рослая, решительно не походившая на свою хрупкую хорошенькую мать...

Случалось, мать пыталась наставлять Надежду уму-разуму:

— Женщина должна уметь прощать, пойми, кто без греха? Назови мне хотя бы одного человека... — Поднимала кверху тоненькие русые брови. — Думаешь, мой Лев Витальевич святой?

— Ничего я не думаю, — отвечала Надежда.

— Но я всегда делаю лишь то, что мне необходимо, — продолжала мать.

— Выгодно, — поправляла ее Надежда.

— Пусть выгодно, — соглашалась мать. Крохотными белыми ладонями прикрывала глаза. — Чего не надо, того не вижу...

— Понимаю, — говорила Надежда.

— И дома у нас тишь и благодать...

— И мир во всех отношениях, да? — спрашивала, улыбаясь, Надежда.

Но мать не обращала никакого внимания на то, что дочь улыбается. Ей смешно? Пусть будет так. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. И она повторяла серьезно:

— Да, мир во всех отношениях.

Если со стороны послушать их разговор, можно было подумать, что мать — младше, легкомысленней.

Надежда так и относилась к матери, словно к младшей сестренке, ласково-снисходительно, никогда ни о чем важном, значительном не говорила, не советовалась и страшилась ненароком хотя бы какой-то мелочью огорчить ее.

И мать спрашивала, как дела у дочери, всегда довольствовалась словами Надежды, что все в порядке, и не пыталась допытываться, так ли все в порядке...

В сущности, обеих устраивало такое положение дел: мать берегла свои нервы от различного рода стрессов, Надежда не желала перекладывать на мать свои заботы и тревоги. Однако, узнав, что Надежда разошлась с мужем, мать огорчилась не на шутку. Она не могла уделять своей взрослой дочери много внимания, ей достаточно было сознавать, что дочь устроена, что у нее все хорошо, потому любой непорядок с Надеждой выводил ее из равновесия.

Надежда, может быть, впервые в жизни пожалела, что у нее такая вот мать, которая не понимает и никогда не захочет понять ее. Она была довольна, что занята, много работает, тогда оставалось меньше времени вспоминать об Артеме. Иногда ей и в самом деле удавалось в течение целого дня ни разу не вспомнить о нем.

Но все-таки лицо его часто представало перед нею в мелькании отдельных черт — то возникали его карие, с голубыми белками глаза, на веке правого глаза едва заметная родинка, то губы, чуть припухлые, очерченные неясно и в то же время женственно-нежные, круглый подбородок, темные волосы и первые седые пряди в них...