Соседи

Но сейчас, когда сидела совсем одна, Надежда вдруг вспомнила, как он излишне подробно, пожалуй, даже с ненужными деталями, рассказывал о заседаниях, о «рафике», о том, что нигде ни одного такси, о пустынных ночных улицах, по которым он метался в поисках какой-либо машины...

Вроде бы все похоже на правду, по совести говоря, чересчур похоже. Или это ей только кажется?

В дверь постучала Эрна Генриховна:

— Надя, к телефону...

Надежда с опаской взяла трубку. Неужели снова та женщина, снова скажет: «Оставьте Артема, он вас не любит, вы не нужны ему, освободите его, ведь он вас жалеет, а вовсе не любит...»

Звонил Артем.

— Надюша, прости, дорогая, но сегодня опять приду поздно, придется задержаться, у нас отчетное выборное собрание...

— Хорошо, — ответила Надежда.

— Ты что, сердишься на меня? — спросил он.

— За что мне на тебя сердиться?

В голосе его звучало плохо прикрытое недовольство:

— То обижаешься, что я не звоню, когда задерживаюсь, теперь вот звоню, ты опять чего-то не очень довольна...

— Нет, почему же, — холодно возразила Надежда. Он шумно вздохнул:

— Скорей бы кончилась эта дурацкая командировка, поеду на Север, уйду с головой в работу...

Она коротко сказала:

— Привет, — и положила трубку. Ей казалось, каждое его слово, сам его голос — все пронизано фальшью.

Не хотелось идти к себе в комнату, она прошла на кухню, поставила чайник на плиту. На кухне была одна только Леля, стояла возле своего столика, напевая, раскручивала бигуди. Темно-русые блестящие ее волосы торчали тугими колбасками. Глаза чуть припухшие со сна.

Леля улыбнулась Надежде:

— Приятная погода, правда?

Надежда глянула в окно. Тающий туман, крыши сизые, в инее, тяжелые облака...

— Вот уж не сказала бы...

— А я люблю такую погоду!

Надежда с невольной завистью смотрела на Лелю, на ее кругленькое, в нежном румянце лицо, на маленькое ухо, алевшее, словно вишенка, на молодую длинную шею с коричневой родинкой возле ключицы, отчего шея казалась особенно белой.

Молодость... Какое это счастье — быть вот такой вот юной, когда все дозволено, когда в любом обличье все равно останешься прекрасной, даже если и не очень красива от природы. «Впрочем, — подумала Надежда, — тридцать шесть лет — тоже еще не старость». Мысленно сравнила себя с Лелей. Да нет, куда там... И кожа уже не та, и волосы не те, и выражение глаз совсем иное, нет в них этой бездумной щенячьей радости, которая так и светится в Лелиных глазах, нет беззаботности, может быть, чуть бессмысленной и все-таки такой привлекательной.

Чтобы ни о чем не думать, Надежда решила сесть за стол готовиться к завтрашней лекции в институте.

Обхватила обеими руками голову, склонилась над книгой. Вот так, читать и осмысливать, и ни одной посторонней мысли.

Так она просидела до сумерек, забыла обо всем и опомнилась лишь тогда, когда Эрна Генриховна чуть приоткрыла дверь:

— Надя...

— Что? — спросила Надежда. — Опять к телефону? Поймала себя на том, что не на шутку боится телефонных звонков. Вдруг опять все тот же голос...

— Какой телефон? Просто хочу пригласить вас к нам пообедать.

— Спасибо. — Надежда улыбнулась. Эрна Генриховна верна себе, всегда обо всех беспокоится. — У меня есть обед на два дня...

— Меня не касается, что у вас есть обед, я приглашаю вас на свой обед...

— Большое спасибо, что-то нет аппетита, неохота...

— Потому и нет аппетита, что вы одна за столом, — наставительно произнесла Эрна Генриховна. — Когда за столом семья, много людей и все едят, даже у самого испытанного меланхолика разыграется волчий аппетит...

Надежда, все еще улыбаясь, покачала головой, но Эрна Генриховна не отставала:

— Пойдемте, слышите? У меня сегодня немецкий суп с клецками и тушеное мясо. И сегодня ко мне на обед пришел в гости племянник, сын двоюродного брата, вы ему очень нужны...

— Зачем я нужна вашему племяннику? — удивилась Надежда.

— Он хочет поступить в политехнический институт, я ему сказала, что у меня есть соседка, которая преподает политическую экономию в строительном институте, и он желает поговорить с вами...

— Может быть, в другой раз? Право же, я нынче как-то не в настроении...

— Ну, как знаете...

Эрна Генриховна никогда не жила в Германии, отец ее был немец из Поволжья, мать — русская. Но Эрна Генриховна почему-то произносила слова чересчур четко и правильно — так, как это делают иностранцы, большей частью немцы, долго жившие в России; иные считали, что она немного рисуется, вполне могла бы говорить точно так же, как и все остальные, но не хочет, кокетничает своим произношением.

— Как знаете, — повторила Эрна Генриховна. Сдвинула белесые брови.

— Право же, Эрна Генриховна, не обижайтесь, у меня не то настроение.

— Что значит «не то»? — спросила педантичная Эрна Генриховна. — Как так «не то»?

— То и значит, — невесело усмехнулась Надежда.

Эрна Генриховна закрыла за собой дверь. Должно быть, обиделась. Пускай! В конце концов, надо же и ее, Надежду, понять.

К чему идти на чужой обед, улыбаться, беседовать с неведомым племянником, как-то не до того...