Сошел с ума

Что удерживало меня в Москве? Друзей почти не осталось, а те, что были, двое-трое, изредка позванивали и скучными голосами осведомлялись: как дела? Родителей похоронил. Взрослой дочери, сошедшейся с неандертальцем, я больше не нужен. А впереди… Большое приключение — вот как это называлось. Самая очаровательная женщина на свете поманила за собой в опасную, полную страстей неизвестность. Так стоит ли уклоняться?

Думал об этом, и под сердцем сгущалась тугая, как теннисный мячик, пустота. Фараон — его было жальче всех. Все эти дни он провел дома: поначалу дичился, несколько раз норовил укусить новую жиличку за ногу, но потом смирился с Полиной, как с неизбежным злом, и яростно, до хрипа в глотке требовал у нее жратвы. Она швыряла ему куски сырого мяса, кот ловил их на лету когтистой лапой и прятал в пасть. Проглатывал, не разжевывая, как волк. Они с Полиной полюбились друг другу, да иначе и быть не могло.

Утром того дня, когда я должен был встретить посланца Георгия Павловича, завернул с визитом доктор Мирошник. Осмотр занял у него полчаса, потом они с Полиной вышли вместе на кухню, причем Глеб Ефимович был красный как рак.

— Ну как? — спросил я.

— Я доволен, — не глядя на Полину, ответил врач. — У Полины Игнатьевны колоссальная жизненная энергия. Регенерация тканей происходит такими же темпами, как у собаки. Не видел бы сам, ни за что не поверил.

— Вы правы, доктор, — подтвердила Полина. — Три года назад мне вырезали аппендикс. Шрама вообще не осталось. Хотите покажу?

— Не надо, — отказался Глеб Ефимович. — Верю на слово.

Не допив чай и так ни разу на нее не взглянув, он буквально через пять минут откланялся. Я был в недоумении.

— Что ты с ним сделала? Укусила, что ли?

Полина странно улыбалась.

— Твой друг немного забылся, пришлось поставить его на место.

— Полина! Что ты с ним сделала?

— Попыталась изнасиловать, но он не дался. Он очень верткий.

— Ты шутишь?

— Нет, не шучу. — Боже мой, опять в глазах это мимолетное свинцовое отражение смерти. — Забудь, пожалуйста. Это все ерунда.

— Полина, кто ты такая?!

Лицо капризно сморщилось: не любила занудных выяснений.

— Поля, ты же не злая?

— Нет, не злая. Но меня нельзя задевать. Гоша сделал большую ошибку, когда напал на тебя. Он скоро об этом пожалеет.

— И ты хочешь, чтобы я поехал с тобой в Париж?

— Почему нет?

— Как это почему, как?! А вдруг я тоже тебя невзначай задену?

— Ты — нет!

— Почему я — нет?

— Миша, ты мне родной! Хочешь, ударь или плюнь. И убедишься, что не обижусь.

На мгновение мне стало тяжело дышать.

…Без пяти двенадцать, получив инструкцию, я вышел из подъезда. Инструкция была такая: кто бы ни пришел на встречу, я должен заманить его в скверик напротив собственных окон и поставить так, чтобы Полина могла его разглядеть. Переговоры вести корректно и бесстрашно. Для Георгия Павловича передать то-то и то-то.

День затеялся пасмурный, с намеком на дождь. Перейдя пешеходную дорожку, я уселся на детскую качалку прямо перед домом. Если бы Полина вышла на балкон на четвертом этаже, мы могли бы с ней поговорить, не особенно повышая голос. Только вот о чем?

В начале первого, не успел я выкурить сигарету, возник, как из тумана, мужчина лет тридцати в длиннополом распахнутом черном пальто. Я сразу догадался, как Татьяна Ларина, что это тот, кого жду. Лик кирпичный, глазки острые, походка вальяжная.

— Сидишь, Миша?

— Располагайтесь и вы.

Не чинясь, мужчина опустился рядом. Достал пачку «Честерфилда».

— Ну, докладывай.

— О чем?

Глянул без интереса, в глазенках скука.

— Миша, я на работе. Некогда лясы точить. Узнал, чего велено?

— Почти.

— Как это — почти?

— Нужно еще время, хотя бы денька три. Передайте Георгию Павловичу, она мне пока не совсем доверяет. Дичится. Но дело на мази. Про Трубецкого узнал: он за границей. Но где точно, еще не выяснил.

— Сейчас тебе будет немного больно, — грустно улыбнулся посланец. — Но не журись, так приказано.

Он переложил сигарету в левую руку, а правой обхватил меня за шею. Сначала вроде прижал к себе, потом пригнул к земле и потыкал носом в глину. В сравнении с железным капотом «мерседеса» соприкосновение с жирной мокрой землей показалось мне мягче, как-то интеллигентнее. Сила у него в руке была бычья, я и не пробовал ворохнуться. Тем более что экзекуция быстро закончилась. Единственное, что мне не понравилось, когда продрал глаза от слез и песка — это выражение его лица. На нем появилось какое-то нездоровое возбуждение. Слишком жадно он пару раз затянулся сигаретой.

— Учти, Миша. Я могу замочить тебя прямо здесь, не отходя от кассы. А могу в подъезде. Там мы с тобой немного поиграем. Есть разные хорошие игры. К примеру, «отыщи свои яйца, дружок». Знаешь такую игру?

— Нет.

— Ну ладно, слушаю тебя. Первое: где точно Трубецкой? Второе: тайник. Не тяни, Миша. Прохладно тут сидеть, жопа мерзнет.

— Мне нужно три дня, — повторил я тупо. — Но если вы меня убьете, Георгий Павлович вообще ничего не узнает.

— Сегодня я не буду тебя убивать. Сегодня только покалечу. Ладно, поднимайся, старик, шагай в подъезд. Не хочешь, видно, по-культурному.