Сослагательное наклонение

Говоривший — вернее говорившая — делала все, чтобы изменить голос. Какая наивность. Максим слишком хорошо успел изучить все оттенки этого мягкого бархатистого меццо-сопрано, чтобы его можно было так легко обмануть. Но он тут же включился в игру, произнеся в трубку слегка раздраженным голосом:

— Кто это? Представьтесь.

— Мое имя вам ни о чем не скажет, господин комиссар, — на том конце разговора едва сдерживали смех. — Но если вы хотите получить важную информацию, то будьте завтра в Хило в кафе напротив университета с 10–00 до 11–00, к вам подойдут. — в трубке послышались гудки.

На следующий день Максим сидел за столиком в указанном кафе и потягивал прохладный лимонад… Ее запах — запах любимой женщины — он уловил за несколько мгновений до того, как две прохладные ладошки прикрыли ему глаза. Максим осторожно накрыл их своими ладонями и спросил нарочито спокойным тоном:

— И какой же важной информацией вы хотели поделиться со мной, госпожа Дуглас?

Наоми фыркнула, как обиженная кошка, вырвала свои ладони из рук Максима и резко опустилась на стул как раз напротив него.

— А мое присутствие здесь для тебя выходит важности не представляет?

Дальнейшего развития шутка не получила поскольку как только взгляды Наоми и Максима пересеклись, оба тут же весело расхохотались.

… Когда любовники слегка подустали, Максим, ласково поглаживая грудь прижавшейся к нему Наоми, задал, наконец, тот вопрос, который напрашивался уже давно:

— Ты как тут оказалась, Шоколадка?

— Решила лично убедиться в том, что ты, как и обещал, не проводишь тут время в обществе других женщин.

— Ну и как, убедилась?

— Судя по тому, как ты набросился на бедную темнокожую девочку, я готова поверить в то, что ты ведешь здесь монашеский образ жизни.

— А вот этого не дождетесь.

— Что?

— Не надо сверкать на меня глазами. Для истинно монашеского образа жизни меня надо было лишить зрения, особенно во время посещения пляжа.

— Так за чем дело стало?

— Убери свои коготки от моих глаз. Лучше ответь мне, только серьезно, как ты все-таки здесь оказалась? Я ведь, помнится, предлагал тебе отдохнуть вместе, и ты тогда отказалась под предлогом большой загруженности работой. Так что у тебя там изменилось?

Наоми печально вздохнула:

— Ничего, к сожалению, не изменилось. Просто срочно потребовалось слетать в Гонолулу по одному пустяковому — в плане ответственности, но безотлагательному — в плане сроков исполнения, вопросу. Вот я и вызвалась…

— Но, если я правильно понял, этот вопрос мог решить кто-нибудь занимающий менее значимый пост, чем ты?

Наоми вздохнула еще печальнее:

— Ты почти угадал, за исключением того, что решить этот вопрос мог не кто-нибудь, а кто угодно, включая посыльного.

— Получается, что ты отбила хлеб у кого-то из своих подчиненных?

— Вот тут ты попал в саму точку. Видел бы ты их недоумевающие физиономии…

— И это все ради того, чтобы провести один день со мной?

— К сожалению не день, а всего лишь несколько часов, и они уже почти закончились. Через два часа мне нужно быть в аэропорту.

— Тогда чего же мы теряем время?

И снова в Рабон…

… В понедельник в 14–45 Мороз вошел в здание штаб-квартиры Миротворческих Сил, доложил дежурному о прибытии, и был сразу приглашен в кабинет Верховного комиссара. Обменявшись рукопожатием и сказав друг другу положенные в таких случаях банальности, мужчины заняли кресла рядом с журнальным столиком, стоящим в углу кабинета.

— Макс, — начал разговор Верховный комиссар — Генсек утром улетел в командировку, поэтому попросил меня ввести тебя в курс дела.

— Рабон?

— Рабон… Ты у нас известный аналитик. Поэтому уже наверняка просчитал, что события, после вывода оттуда миротворцев, могут пойти совсем не по сценарию господина Ндимбу…

Мороз, в знак согласия, кивнул головой.

— … Поэтому, дорогой Макс, принято решение направить тебя и комиссара Сингха в Рабон.

— И как к моему назначению отнесся президент Ндимбу?

— Пытался возражать, но ты у нас теперь фигура знаковая. На него надавили, и он неохотно согласился.