Сотрудник ЧК

Под кустом татарника, заломив на нем стебли для памяти, они закопали кобуры и полевую сумку Воронько (документы он переложил в верхние карманы гимнастерки, которую надел вместо сюртука). Оружие спрятали под одеждой. Хлеб и кусок шпика, припасенные Воронько, съели.

Круто свернув вправо, глубокой лесной балочкой, промытой родниковым ручьем, они обогнули хутор и подошли к нему с противоположной стороны, чтобы на случай казалось, будто путь их лежит не из Алешек.

Перед хутором возвышался большой холм, поросший низким кустарником. Дорога прорезала его насквозь как раз посредине, и холм был похож на разделенный пополам каравай.

Воронько и Алексей поднялись на вершину и залегли в кустах. Надо было убедиться, что Маркова еще нет.

С того места, где они находились, хутор был виден из конца в конец. Белые хаты, похожие одна на другую—все большие, пятистенные, с куренями и пристройками, — стояли в ряд вдоль дороги, повернувшись окнами к Днепру. Лес размашистым полукругом отделял от прочего мира богатый хуторской участок с огородами и хлебными полями с одной стороны и крутым скатом к реке — с другой.

У пологого травянистого берега стояли дубки и шаланды. Их было много, значительно больше, чем могло понадобиться жителям, даже если бы каждый из них промышлял рыбалкой. Среди лодок темнел широченный паром с дощатым настилом поверх толстых бревен, с брусковыми перилами и бочками-поплавками, привязанными к бортам. Неподалеку от него мальчишка-подросток, голый до пояса, поил быков. Его отец или дед, бородатый и босой, в полотняных шароварах, курил, сидя на грядушке арбы. Рядом было свалено сено, которое они только что привезли.

Во дворах возились женщины; над летними кухнями, сложенными под открытым небом, вился дым; у лесной опушки, на лугу, паслось стадо, похожее издали на крошки хлеба, рассыпанные по зеленой скатерти.

Чего топят, чего топят? — бормотал Воронько, разглядывая эту мирную картину — Парят, жарят, как на праздник. А праздника по святцам никакого не намечается…

Алексея больше занимал паром. Откуда ему здесь взяться? Место глухое, до большака далеко…

— Что будем делать, Иван Петрович? — спросил он. — Пойдем в хутор? Маркова, по-моему, здесь нет.

Черт его знает… — Воронько лежал на животе, покусывая травяную былинку, что-то соображал. — Лежи пока, отдыхай. — Он достал часы. — Полчетвертого, время есть, куда торопиться… Я, знаешь, что думаю: не нравится мне эта стряпня… Ага! Чуешь? — и, различив что-то, подтверждавшее его мысли, поднял палец.

Сзади тарахтели колеса, глухим рокотом наплывал топот конских копыт.

Алексей, за ним Воронько подползли к краю холма, где он крутым срезом обрывался к дороге.

По широкому пыльному проселку, вытекая из лесу и направляясь в лощину между скатами холма, двигался большой конный отряд.

Броской рысью бежали кони, всадники держались плотно, звякали шашки, ударяясь о стремена.

Пестрое зрелище представлял отряд. Хмурые, молчаливые всадники были одеты кто во что горазд: в шинели, бекеши, матросские бушлаты, в галифе различных оттенков, в штатские пиджаки и военные френчи; на головах фуражки, папахи, бескозырки, гайдамацкие шапки со свисающим красным верхом. Один из всадников был, совсем не по сезону, в зипуне, другой в ослепительно сиявшей на солнце поддевке, сшитой из поповской филони.

Это была банда братьев Смагиных. А вот и они сами, чуть впереди других: старый знакомый Алексея — Григорий, в бурке и студенческой фуражке, рядом его братец в полной офицерской форме, но без погон, и третий— Марков… Алексей узнал его, еще даже не различив лица, по коренастой фигуре с опущенными прямыми плечами, по какой-то особой, одному Маркову присущей звероватой стати, но больше всего по тому, как при виде этого человека у него на миг замерло сердце и вдруг застучало торопливо и сильно.

Воронько никогда не видел Маркова, но и он догадался, кто этот третий, едущий впереди отряда.

Повернув голову, спросил беззвучно:

— Он?

Алексей кивнул.

Вблизи холма от строя отделился один в бушлате и кавказской мохнатой папахе и, шпоря коня, первым влетел в хутор, крича и размахивая плетью.

Хутор ожил, женщины во дворах забегали быстрее, откуда-то появилась толпа ребятишек и с радостным визгом помчалась навстречу всадникам.

Бандиты проехали так близко от чекистов, что от поднятой ими пыли запершило в горле и в нос ударил смешанный запах дегтя, конского пота и махры.

Прогудела под копытами земля, прокатились тачанки, на одной из них среди вороха мануфактуры блеснул медным боком самовар, и вся ватага въехала в хутор. Сразу стало понятно, для кого старались степинские хозяйки. Плетни в несколько минут превратились в коновязи, на лошадиных мордах повисли торбы с овсом, часть коней свели на берег к разложенному грядками сену, а бандиты набились во дворы, ближе к кухням. Ветер пропитался дразнящим запахом варева, зажужжал голосами…

Эх, одну бы роту сюда, только одну роту! Поставить пулеметы на холме, раскинуть цепь за огородами, перерезать лесную дорогу — и конец Смагиным, ни один бандит не ушел бы от красноармейской пули!