Во-вторых,
на пути к уточнению предмета социальной адаптации личности возникает необходимость использовать категорию «национальное самосознание». «Проблема своеобразия российской духовности, национального самосознания существует уже давно, но каждое новое поколение мыслителей решает её, как, впрочем, и любую другую социально-философскую проблему, заново».[77] Относительным «достоинством» дискретного самосознания является его гибкость и адаптивная мобильность, для которой характерен антигуманный характер, поскольку адаптация идёт лишь в интересах государства за счёт формировалась устойчивая, традиционная конкретного человека и гражданского общества.В России веками существует этатистски-ориентированная стратегия
социальной адаптации. Возможно, дискретность сознания стала своеобразной адаптивной реакцией общества, поставленного перед необходимостью приспособления к неблагоприятным историческим обстоятельствам становления русской нации и государственности (влияние «Схизмы» – ХI в., татаро-монгольского ига – ХIII в. и «Смуты» – ХVII в.), к подавлению независимых адаптивных институтов зарождавшегося гражданского общества (в массе своей насильственные образцы антигуманной по природе «советизации», «коллективизации», «демократизации» России в ХХ столетии).[78]Социальная практика последних десятилетий доказывает, что традиционная, этатистски-ориентированная
стратегия социальной адаптации безнадёжно устарела. Разрешение глобального адаптивного кризиса в России возможно только на путях отказа от старой и выработки новой – гуманистической, личностно-ориентрированной стратегии социальной адаптации.Дискретное сознание есть – сознание-конфликт.
Это сознание нонкон-формистское, сражающееся со всем и против всех, бескомпромиссный мир крайностей. Фундамент этого сознания – сила, сила и ещё раз сила, слабых, и слабость не любят и, в сущности, ненавидят, поскольку собственную слабость осознают и прикрывают истерикой и хамством. Кто не способен стать хамом, тот зачастую социальный аутсайдер в мире дискретного сознания.Трудно однозначно сказать, чего в этом сознании больше – рационального или интуитивного. В сущности это есть сознание поисковое, мятущееся и неудовлетворенное. Наконец, в дискретных проявлениях нашего сознания заключена важная адаптивная функция: примирение антагонистических крайностей российской натуры и истории, сохранение последних от полного взаимоуничтожения.
Дискретность есть своеобразная защитно-компенсаторная реакция общества на многовековое господство в России порочной, но, по-видимому, традиционной в наших исторических условиях стратегии социальной адаптации, в основе которой лежала ничем и никем неограниченная государственная практика насильственной реконструкции социальных институтов, сознания и национальной натуры.Реальность такова, что в России впервые появилась практическая возможность преодоления дискретности сознания, которая является одним из самых устойчивых барьеров адаптации. До тех пор, пока в России не сложилось развитое гражданское общество, регулирование адаптационного процесса обязано взять на себя государство. В противном случае стихийный характер приспособления к новой реальности способен толкнуть людей на использование таких антиобщественных частных адаптивных стратегий, которые приведут (и приводят) к массовой криминализации социальных отношений и маргинализации до недавнего времени благополучных слоёв населения (школьная и рабочая молодёжь, студенчество, крестьянство, служащие).
Оценивая перспективы российского общества в настоящий период, И. К. Пантин замечает: «Модернизация такой страны, как Россия, преодолевающей наследие автократии и тоталитаризма, решает колоссальной сложности задачу, выходящую за рамки одной лишь политической сферы и реализующуюся в самоизменении общества, принятии массами иного типа социокультурного развития».[79]
Менее всего способствуют реформированию общества «основы тоталитарного менталитета – это господство общинно-государственного сознания при подавлении сознания индивидуально-личностного».[80]Современное общество нуждается в демократическом типе личности
, поэтому особую остроту приобретает вопрос о том, возможно ли изменение идентичности тоталитарного типа личности или же речь можно вести лишь о её адаптации к демократическому обществу. От решения этого вопроса зависят, с одной стороны, выбор путей реформирования общества, с другой – выработка гуманистических стратегий социальной реадаптации личности.