Соцветие поэтов

Но и критика Букши, и скромные замечания автора этих строк исходят из того простого факта, что Полозкова – par excellence – настоящий поэт со своей темой, и с этого утверждения, по совести, надо начинать любой разбор. Тема эта отчасти евтушенковская, но ранний Евтушенко относился к себе гораздо более кокетливо. Лишь в зрелости эта тема зазвучала у него трагически, и он начал наконец себя проклинать с той же страстью, с какой раньше защищал (тут большую роль сыграли личные драмы, пережитые в самом кризисном возрасте). Полозкова не очень понимает, что с собой делать. Маяковского саморазрушения у неё нет, но есть осознание своей избыточности, неуместности, катастрофического неумения выстраивать отношения с людьми, и это она артикулирует внятно. Ей дано больше, чем она пока может выдержать; версификация у неё зачастую опережает мысль; однако зацитированное автопризнание «Я ненавижу, когда целуются, если целуются не со мной», вполне себе честное и безусловно драматичное. С таким мироощущением жить трудно. Лирическая героиня Полозковой хотела бы заполнить весь предоставленный ей объем, но отлично понимает, что заполнять его ей пока нечем: темперамента больше, чем ума. Есть огромный и очевидный талант – чувство ритма, чувство композиции (изменяющее иногда, но ведь и титанические поэмы Маяковского Чуковский называл «вулканом, изрыгающим вату»), есть умение выстраивать поэтический нарратив, есть главное, без чего не бывает литературы, – припадки самоненависти, отвращения к себе и своему кругу, из таких припадков выросло когда-то лучшее стихотворение Ахмадулиной «Так дурно жить, как я вчера жила». На наших глазах Полозкова проживает необходимый опыт – ей будет потом стыдно многих нынешних интервью и особенно записей, в которых она неумело и пылко защищается. Ей ещё предстоит нарастить слоновью шкуру, без которой, как учил Бродский Лимонова, литература не делается. Но этот опыт ей поможет, и, если у неё хватит сил, мы получим поэта первоклассного, составляющего гордость отечественной литературы. От нас сейчас зависит этого поэта не засиропить и не заулюлюкать, честно и прямо говоря ему, где он прав, а где заигрывается в давно наскучившие игры.

Грех будет не признать, что в молодой Полозковой я отчасти узнаю себя и прекрасно понимаю, чем раздражал тогда (правда, и время было ужасно плохое – в 1990-е на свет выросло подполье, разразился пир домовых, и человек, пишущий в рифму, воспринимался как мастодонт, если только не рифмовал «милицанер» — «милицанер»; Пригов был как раз из самых талантливых героев эпохи, другие много ужасней). Я тоже делал и говорил массу глупостей, хотя интуитивно выбирал правильных друзей и, что особенно важно, правильных врагов. Я тоже производил впечатление избыточности, хотя писал и печатался ничуть не больше остальных.

Со временем я как-то научился с этим жить, а потом и злость поутихла – молодость ведь самый простительный из грехов, ибо она проходит. Дождался я и адекватной критики, а со многими из тогдашних зоилов подружился, ибо стало ясно, что мы в одной лодке. Короче, по мере иссякания этой самой избыточности всех нас постепенно начнут терпеть, а после смерти даже и любить, но штука в том, что стихи нам надо писать при жизни. Поэтому к поэту желательно относиться толерантно, даже если он кого-то отталкивает эпатажем или рассеянностью: в конце концов от эпохи остаётся только литература, преимущественно поэзия (проза куда менее долговечна). В Риме поэтов как-то терпели, хотя вели они себя много хуже Полозковой: не знаю уж, что такого умудрился сделать Овидий, но остальных берегли. Пафос Окуджавы – «Берегите нас, поэтов, берегите нас» – казался Галичу смешным, но трудно не увидеть тут самоиронии.

Между тем, несмотря на самоиронию, призыв серьёзен: шутки шутками, но поэтов в России сейчас мало, а какой смысл в существовании страны, у которой их нет? Никакого ровно. Правда и то, что одновременно с Полозковой работает несколько поэтов классом выше, и резонанс у них меньше. Скажем, Аля Кудряшева, по-моему, гораздо сдержанней и зачастую глубже. Букшу я упомянул. Из авторов старшего поколения как не назвать Инну Кабыш, столь разнообразную и лаконичную, или Викторию Измайлову с её стихами и песнями (говорю только о женщинах, о мужской лирике разговор отдельный). Однако то, что кажется минусом Полозковой, может оказаться её плюсом: я говорю о темпераменте. Он мешает жить, но он же становится залогом литературной удачи: сила, с которой ударяешься о стены, рано или поздно становится силой внутренней. И тогда появляются настоящие стихи – для них нужен мотор, а мотор, работающий покамест вхолостую, у Полозковой есть. Боюсь, что только у неё он сегодня и есть – по крайней мере в этом поколении. (У Веры Павловой, ничуть не менее одарённой и временами провидчески-точной, нарциссизма столько же, а то и больше, но с самоненавистью проблемы, а мотор почти отсутствует, отсюда и короткое дыхание). А «блондинов во всём», умеющих писать так, чтобы нравиться всем, – хоть попой ешь, но какое же в этом счастье?