Соцветие поэтов

Андрей Ранчин, доктор филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, убедительно комментирует это стихотворение.

«Смерть казачьего разъезда от холода в заснеженном поле оборачивается в мире ином райским блаженством, «оледенелые берега» — ловушка, в которой оказался отряд, — как бы превращаются в высшей реальности в «райские берега». Смертный снег — в то же время Господня риза. Урядник и двенадцать его казаков соотнесены с Христом и апостолами. Подтекст стихотворения — поэма Блока «Двенадцать». Но Блок уподобил апостолам красногвардейцев — убивающих, Туроверов, его опровергая, сближает с учениками Христа казаков — умирающих».

Будучи уже подъесаулом, Туроверов бился за свою Россию не только на Дону и Кубани, но и в Новороссийске, и на берегах Сиваша под командованием генерала П.Н. Врангеля. Был ранен четырежды! В ноябре 1919 г. назначен начальником пулемётной команды Атаманского полка, позже награждён орденом св. Владимира 4-й степени.

В ноябре 1920 г. вместе с врангелевскими войсками покинул Россию.

Мы шли в сухой и пыльной мгле По раскалённой крымской глине.

Бахчисарай, как хан в седле, Дремал в глубокой котловине. И в этот день в Чуфут-Кале, Сорвав бессмертники сухие, Я выцарапал на скале: Двадцатый год — прощай, Россия!

Незадолго до крымского исхода Туроверов женился, и покидал Отечество с женой, красавицей-казачкой, медсестрой крымского госпиталя Юлией Грековой. Это происходило в первых числах ноября 1920 г. — среди 140 тыс. русских военных, в том числе 50 тыс. казаков. Его, раненого, внесли на один из последних пароходов в Севастопольском порту.

В 1926-м он напишет о крымском прощании:

Помню горечь солёного ветра, Перегруженный крен корабля; Полосой тёмно-синего фетра Уходила в тумане земля; Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,

Ни протянутых к берегу рук, — Тишина переполненных палуб Напряглась, как натянутый лук, Напряглась и такою осталась Тетива наших душ навсегда. Чёрной пропастью мне показалась За бортом голубая вода.

Тогда они не знали, что многие никогда не вернутся на Родину.

* * *

Начались мытарства четы Туроверовых в эмиграции: сначала в лагере Лемнос (Греция), затем в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, где у них родился единственный ребёнок — дочь Наталья.

Ирина Родина на сайте «Ростов-Дом» рассказывает: «После изнурительного морского путешествия казаки оказались на Лемносе. Формально это был предоставленный французами пересылочный лагерь для врангелевцев, фактически — большая, окружённая водой тюрьма. "Союзники" установили для русских строгий режим интернирования и обеспечили весьма скудное снабжение. Каждому казаку полагалось по пятьсот граммов хлеба, немного картошки и консервов. Жили в бараках и насквозь продуваемых палатках, без кроватей, матрасов и одеял. Собирать бурьян для растопки печек не разрешалось: казакам запретили ходить по острову, за этим строго следила французская охрана, в основном состоявшая из сенегальцев и марокканцев. К ним с радостью и рвением присоединилась греческая полиция. Многими овладевало отчаяние: ни родины, ни дома, ни работы, ни свободы. Резкое похолодание усугубило ситуацию — мужчины и женщины спали, не раздеваясь, в лагере начали зверствовать вши и чахотка. Самоубийства среди эвакуированных стали случаться всё чаще. Одновременно люди искали противоядия от настигшего их ужаса. Одним из первых свидетельств несломленного духа стало строительство островной церкви — её сколотили из ящиков и палаточной материи. Самодельный храм всегда был переполнен, а на службах пели казацкие хоры».

А в Сербии семья жила уже на небольшие заработки (рубка леса, сельскохозяйственные работы).

Наконец, друзья нашли Николаю Николаевичу место грузчика на парижском вокзале, и в декабре 1924 г. семья переехала во французскую столицу. Здесь разгрузку вагонов Туроверов совмещал с посещением лекций в Сорбонне.