Соцветие поэтов

Если случится со мной беда, Я скажу душе: «Не смотри сюда». Если в отчизну придёт беда, Я скажу душе: «Это было всегда». Заболеет ребёнок — душе тогда Я скажу: «Терпи. Что ни дом — беда». Ну, а если с тобой приключится зло, Я скажу: «Улетай. В небесах светло».

Стихи Харитоновой хочется цитировать и цитировать, их собственная нагрузка куда весомей желания истолковывать их, анализировать и оценивать… Да и сама Анастасия Харитонова нимало не была озабочена современной поэтической ситуацией, её поисками — метаметафоризмом, концептуализмом, минимализмом и пр. Она была в другом контексте, в другом чувстве времени, ближе к вечности со всеми присущими ей темами. Она разговаривала с собой и судьбой, с Россией и миром. Творчество Анастасии Харитоновой — исповедь ни перед кем. Послания без адреса — они сами призваны найти себе адресата. Толчки боли. Вопросы без ответа. Поэт потому и поэт, что открывает в читателе неведомые ему самому душевные горизонты, возможности высокого резонанса.

Ещё в одной из первых книг Анастасия Харитонова пророчески начертала: «Не зная смерти, я была невинна. Узнав о ней, виновна я во всём».

Смерть непоправима, и не нам судить о причинах ранней гибели Анастасии Харитоновой. Для нас — её стихи. У них есть будущее. Я верю, — её стихам «настанет свой черёд» — по слову Марины Цветаевой.

Кирилл Ковальджи

Владислав Ходасевич

(1886 - 1939)

Лети, кораблик мой, летивперёд, в излюбленную бурю,пытаясь Родину найтинеповторимую, другую.Домой вернуться - не поймут,а здесь остаться - не оценят;не унывай, терпи, пусть трудбогатства все тебе заменит.

Идут года, но та же грусть,и стая туч на небосклоне.Кого за это упрекнуть,какой молиться мне иконе?Пускай нелепо и смешномы жили в годы молодые,но знаю: сердце всё равнолетит туда - назад, в Россию. 2009

Печальный Орфей

Владислав Фелицианович Ходасевич. Поэт, переводчик, прозаик, критик, мемуарист.

По определению Николая Гумилёва, «европеец по любви к деталям красоты», Ходасевич «всё-таки очень славянин по какой-то особенной равнодушной усталости и меланхолическому скептицизму». Владимир Набоков считал, что Ходасевич – «крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней». Действительно, в отличие от акмеистов, символистов, футуристов и прочих «истов» начала XX века у Ходасевича кристально чистый пушкинский слог и тютчевское космическое восприятие жизни. Но при этом неизменная тревога, ожидание и печаль:

Всё жду: кого-нибудь задавит Взбесившийся автомобиль, Зевака бледный окровавит Торцовую сухую пыль. И с этого пойдёт, начнётся: Раскачка, выворот, беда, Звезда на землю оборвётся, И станет горькая вода. Прервутся сны, что душу душат. Начнётся всё, чего хочу,

И солнце ангелы потушат, Как утром – лишнюю свечу.

«Смолоду «мудрый как змий» Ходасевич, человек без песни в душе и всё же поэт Божьей милостью, которому за его святую преданность к русской литературе простятся многие прегрешения» (Ф. Степун. Бывшее и несбывшееся).

«Ходасевич культивировал тему Баратынского: «Мой дар убог, и голос мой негромок» – и всячески варьировал тему недоноска…» (О. Мандельштам. Буря и натиск).

Дружившая с Ходасевичем Нина Петровская наставляла его: «Вашу «Элегию» – отвергаю. Холодно, пахнет Пушкиным, – это не Ваше. Не забирайтесь на чужие вышки. Ломайте душу, всю до конца, и обломки бросайте в строфы, таков Ваш путь или никакой…»

Кто-то определил Ходасевича как поэта одной темы – неприятия мира. Отчасти это верно. Во многих его стихах буквально клокочет протест против зла, разлитого в мире, и одновременно почти ледяное бессилие исправить все несправедливости и несуразности бытия.

Мне невозможно быть собой, Мне хочется сойти с ума, Когда с беременной женой Идёт безрукий в синема…

Или другая вариация на ту же тему: