Сотворение мира

– За полдня никакая шишка не рассосется, – авторитетно заявила Агнесса Федоровна. – Это небывальщина, «фантазии Фарятьева». Покажи-ка вещицу! Туся, где мои очки?

Но, как ни странно, очки не понадобились.

Тусина бабушка взяла коробочку в руки и ахнула:

– Вижу без очков! Как в прошлой жизни! Батюшки, да здесь древний герб! И слова… Явно девиз рода. А надпись-то французская! Я, правда, с немецкого перевожу, но догадываюсь, что здесь что-то про кураж.

Про кураж Агнесса Федоровна догадывалась всегда, вне зависимости, с какого языка переводила.

– Где? – Туся выхватила коробочку из бабушкиных рук.

И моментально порозовела. Бледные Тусины щеки залил абсолютно здоровый румянец. Туся поправлялась прямо на глазах! Но не в смысле лишнего веса, а в смысле отсутствия гастрита, гепатита, ОРЗ и прочих хворей.

Туся излечилась!

На их маленькой кухоньке внезапно сделалось так тихо, что стало слышно, как за окном валит снег. Крупными тяжелыми хлопьями, точно в классической опере «Евгений Онегин», в сцене дуэли.

Между прочим, в нынешнюю зиму снега еще не бывало! Вот сейчас первый раз выпал.

Дина Августовна, покорительница кембрийской глины

– А кто-то ведь из наших знакомых с французского переводит… – в рассеянности пробормотала Тусина бабушка. – Кто бы это мог быть?

Тусина бабушка сроду ничего не забывала. Но можно забыть все, что угодно, когда единственная внучка розовеет и здоровеет в мгновение ока.

– Так Барина мама и переводит, Дина Августовна же, – резонно заметила умная Туся Думова, которая стала еще умнее от нормальной температуры тела.

– Точно! – вышла из ступора Варька. – Маме надо позвонить!

– А ну-ка! – мгновенно нашлась Агнесса Федоровна, подпихивая Варьке свой мобильный телефон.

Телефон у нее был последний писк. На нем высвечивалось лицо того, кому звонишь. На Тусиной кухне моментально возникло лицо Варькиной мамы, с поднятыми бровями, выражающими крайнюю степень озабоченности.

– Говори быстрей: я в печке! – взволнованно проговорила она.

Это означало, что в данный момент мама держит трубку щекой, потому как обе руки у нее заняты керамическими фигурками, которые она извлекает из термошкафа, где те закаляются при страшно высокой температуре, чтобы покрыться глазурью.

Это были шедевры для новогодней выставки. Все ребята, которые занимались у них в «Домике», тащили туда свое творчество. Ясно, чьих работ будет больше! Керамистов! Варька могла ответить на этот вопрос, что называется, не задумавшись. Маму всегда назначали ответственной за самое трудное. У Варьки на этот счет даже была теория. Про то, что судьба не умеет взвешивать. Кому-то чувство долга отмеривает гирями, а кому-то – пушинками. Поэтому одни люди становятся бурлаками, а другие мотыльками. Ее мама была стопроцентной бурлачкой: она всю жизнь тянула воз и считала это нормальным. Ей и в голову бы не пришло кому-то жаловаться.

Варька постаралась уложиться в одну минуту.

– Мамачтотакоеакуервайлантриентимпосибль? – выдохнула она в мобильник.

– Ужас! – воскликнула Варькина мама. – Что за чудовищный прононс?! О господи! Я чуть Ангела не выронила.

Ангел должен был стать самым главным шедевром грядущей выставки. Его вылепил Илья Стулов, мамин любимый ученик. Стулов был гений и хулиган. Но про первое все узнали гораздо позже, чем про второе. У учителей не хватало на Стулова терпения, его исключали изо всех кружков подряд, и тогда Варькина мама взяла его к себе в керамику. Не потому, что ей велели, а сама. Стулов очень удивился. А еще он удивился, что она на него не кричит. От удивления в душе его что-то щелкнуло – и он расцвел. Все равно как цветок гиппиаструма, который распускается с диким треском раз в десять лет!

У Дины Августовны с терпением был полный порядок, совсем как у древних греков. Недаром ей поддавалась их знаменитая кембрийская глина. Хотя… сказать по правде, Варькиной маме и в голову не приходило, что можно кричать на Стулова, десяти лет от роду, у которого из родителей была одна бабушка и который вместо «Августовна» говорил «Агнецевна». От слова «агнец» – «божий барашек».

«Если б Ангел разбился, мне бы было харакири!» – с ужасом подумала Варька. А вслух возопила:

– Ангелы не бьются: у них крылья! Переведи скорей: я говорю по чужому мобильнику! Деньги тикают!

– «А кер вайан рьян д’ампосс’ибль», – мелодично, как Патрисия Каас, произнесла мама, держа Ангела за крыло. – «Страстное сердце не знает преград!»

– Вот-вот! – воскликнула Агнесса Федоровна. – Что я вам говорила! Я про кураж сразу понимаю.

Внезапно и до Варькиной мамы дошел смысл того, что она перевела.

– Варвара! Где ты это взяла? – строгим голосом начала она допытываться. – Приведи весь контекст.

– Контекст такой вот: овал с крестом, виноградная гроздь – вроде эмблемки, еще слова: «Ла проприете де Бенуэ», – добросовестно перечисляла Варька. – А больше ничего, никакого другого контекста на коробочку не влезет: она малюсенькая, и я думаю, серебряная. Ее мальчик в лужу уронил. А я у Туси.

Мамин голос странно завибрировал:

– Никуда не уходи! Я сейчас приеду!