Сотый шанс

В левом крыле зенитный снаряд вырвал кусок дюраля, из-под мотора брызнуло оранжевое пламя. На раздумье нет и секунд. Как делал в таких случаях на истребителе, Девятаев бросил брюхатый бомбардировщик вниз со скольжением. Выровнял почти у самой земли. Пламя сбил, от зениток увернулся. Завидев «хейнкель», люди на шоссе бросились в кюветы. Значит, наши!..

Пролетели над верхушками деревьев. На такой высоте идти нельзя. Любой пулеметчик срежет в два счета. Нельзя уходить и на высоту. Нарвешься снова на зенитки, или стукнет истребитель.

Широкое серое поле с островками снега лежало за лесом. Девятаев решил садиться. Перекрыл краны горючего, включил зажигание. Земля все ближе и ближе.

— Держитесь!

Колеса, зацепив землю, отвалились. Всем брюхом самолет брякнулся о сырой грунт, словно подпрыгнул, еще раз судорожно грохнулся и с треском, дрыганьем пропахал глубокую борозду.

Со звоном разлетелись стекла кабины, в нее хлынули грязь и снег.

В тишине кто-то застонал, кто-то заворочался в грязи на полу кабины. А отчего темно, дымно? Неужели пожар? Рассекая руки о стекла, летчик выглянул из кабины. Нет, огня не видно, только что-то посвистывает. Далеко в стороне чернеет оторвавшееся колесо «хейнкеля». Лопасти погнуты.

На плоскость ползком через раму с выбитыми стеклами выползли скрюченные, измочаленные, грязные, с кровоподтеками и синяками худобы-люди.

— Ванька, Володька, Петька! — толкает Девятаев. — Дышите! Наш, свой воздух!

Обнимаются, что-то выкрикивают, топча долбанками по черному кресту на крыле.

— Петька, где ты, Петька?..

Кутергина не было. Разгребая исцарапанными руками грязь и снег в кабине, под креслом штурмана нашли «вахмана». Липкая жижа завалила ему рот и ноздри. Он при посадке стукнулся головой о приборную доску и потерял сознание. На широкой холодной плоскости снегом ему оттерли грязь с лица. Разбитые стекла прорезали кожу на лбу и щеках. Кровь приостановить было нечем. В суматохе, радости, непонятности летчик не вспомнил, что на «хейнкеле» должна быть бортовая аптечка.

И когда Володе Соколову, выброшенному при ударе колесами о землю из штурманского кресла, вправляли вывихнутую ногу, а Михаил, приводя его в чувство, растирал снегом виски, тоже не вспомнил об аптечке.

— Где мы? — невнятно спросил Володя. — Мы — дома, у своих?

На это ответить пока никто не мог.

Линию фронта видели, за нее, вроде бы, перелетели.

Но…

— Двинем, ребята, в лес! — у Кривоногова на замызганном плече немецкая винтовка. Будто он станет с ней неприступной охранной силой.

— Да, если тут немцы, — Михаил Емец вспомнил партизанские дни, — то только — лес. Фрицы его боятся. А нас — целый отряд!

— Митинг окончен! — отрубил Девятаев. — Снимаем с самолета пулемет. И если сунутся…

Жирная, раскисшая земля, едва по ней шагнули, стала засасывать долбанки. Их не вытащить, как от липкой бумаги муха не может оторвать свои лапки. Трое повалились в изнеможении.

А на опушке дробно простучал автомат. Чей — сразу не распознать.

Действительно, перебьют как мух, прилипших к бумаге-ловушке.

Надо укрыться!

Скорее к самолету! Там пушка, еще пулемет, у Ивана винтовка…

Рассыпались в утробе «хейнкеля» в тугом, тревожном ожидании. Командовать «крепостью-гарнизоном» стал Девятаев.

— Из пулемета стрелять вот так, — показал товарищам, но очереди не дал. А вдруг у опушки, где дробнул автомат, наши? — Если будут подходить немцы, подпускать ближе. Без моего приказа не стрелять. Биться до конца!

Рассудительный Емец дополнил:

— На «Варяге» матросы последнюю песню пели… А мы, давайте, письмо оставим. Пусть наши потом узнают…

— Пиши, комиссар!

На обороте немецкой карты легли слова, написанные карандашом из планшета штурмана:

«Мы, десять советских граждан, находясь в плену на немецком острове Узедом, подготовили побег и 8 февраля 1945 убили вахмана, переодели в его форму нашего товарища и захватили немецкий самолет, поднялись на нем с аэродрома, нас обстреливали и преследовали. Посадили самолет в неизвестном месте. Если нас будут окружать немцы, будем биться до последнего патрона. Наши адреса и документы убитого вахмана при этом прилагаем».

Все десятеро в тревожном безмолвии поставили свои подписи и указали домашние адреса.

— Володька, — Девятаев посмотрел на одноглазого Немченко, — иди положи бумаги под консоль самолета. Если будем гореть, там их успеют взять.

Летчик поудобнее устроился у пулемета в кабине стрелка-радиста. Отсюда и обзор лучше, и командный пункт «гарнизона» самый подходящий.

Приметил: какие-то люди перебегают меж стволов в лесу. Подтягиваются ближе. В белых маскировочных халатах. С автоматами, но без стрельбы.

А Михаил держит их на прицеле турельного…