Сова была раньше дочкой пекаря

Прием пищи или ее отказ от нее является символически значимым во всех религиях. «Преломлять хлеб» с богом — значит пребывать в единстве с ним; быть голодным — значит находиться в одиночестве, искать его и готовиться к его пришествию путем очищения. Менады в древних Орфических обрядах подражали Титанам и том, что разрывали на части Диониса-Загрея, как животные. Дионис был и пожираемым, и пожирающим, потому что, пока они разрывали на части его плоть, он пожирал их. Но если женщина способна принять участие в «поедании бога» как в жертвоприношении, преобразовавшемся в таинство, она больше не действует по велению слепой страсти, потому что сознательно признает свою собственную титаническую природу; тогда бог наполняет ее жертвенной пищей и тем самым освобождает ее от ее собственной жестокости.

Только когда бог попадает в желудок этим жертвенным путем, он может быть проглочен и включен в чью-либо жизнь. Заглатывание пищи — животное удовольствие, однако животное не может «переварить» смысл бога. За то, что титаны разорвали Диониса на части, Зевс сжег их ударом молнии, и из их пепла были созданы люди. Если инстинкт освобождается от своей титанической жадности, то lykos (свет души) обретает свободу для поиска своей религиозной цели. Лавровый венец, который носила дионисийская инициируемая, символизировал ее естественное стремление к духовному росту.

Деметра, как Великая Мать, даровала бессмертие сыну мифического короля Элевсина. Будучи кормилицей младенца Демофона, она помещала его каждую ночь в огненную колыбель, тем самым превращая его в божественного ребенка. Каждая женщина, участвовавшая в мистериях, становилась кормилицей ребенка, рожденного в глубинах Подземного царства. Бессмертие — один из даров Деметры, и это бессмертие сродни бессмертию зерна:

Образ зерна, по сути, есть и образ начала, и образ конца, матери и дочери; и именно поэтому он относится к вне индивидуальному, к общему и вечному. Именно зерно

всегда падает в землю и возвращается, именно зерно всегда собирают золотистым и вызревшим, и все же, как налившееся и здоровое зерно, оно остается цельным, матерью и дочерью одновременно [146].

Во время обрядов, после поиска и священного брака, горели факелы, представлялся «ребенок» и жрец оглашал: «Великая богиня родила священного ребенка! Святая Бримо родила священное дитя — Бримоса». (Сильная родила Силу.) Керений указывает, что ребенок может быть только ее возродившейся дочерью, но объявляется не рождение Коры, но рождение божественного мальчика. «Бримо — не только Деметра, отличная от Персефоны; она — неотличимые друг от друга мать и дочь. Ребенок также не дифференцирован — он лишь рожденное, плод рождения» [147]

. В тишине участникам представлялся спелый колос зерна, и они приходили к осознанию «непрерывности жизни в единении девы, матери и ребенка — сущности, которая умирает, рождает и вновь возвращается к жизни» [148].

Деметру идентифицировали с зерном, которое никогда не умирает, но постоянно прорастает из земли. Деметра, таким образом, является биологическим образом архетипа Самости. Юнг писал:

Самость — это разграничивающее понятие,

которое никоим образом не заполняется известными психическими процессами. С одной стороны, оно включает в себя феномен синхронистичности, с другой с стороны, его архетип воплощен в структуре мозга и подтвержден физиологически: посредством электрической стимуляции определенной зоны ствола мозга эпилептика возможно создать видения мандалы (quadratura circuli [149]) [150].

Четыре — это удвоенная фемининность, символизирующая цель процесса индивидуации. Три — маскулинное число, и оно символизирует этот процесс сам по себе. Три — также число Гекаты и Подземного царства.

Многие современные женщины, кажется, потеряли контакт с инстинктивной стороной психоидного архетипа; он провалился в пещеру Гекаты. То, что открывалось инициируемым в Элевсине, теперь редко осознается как фемининное сознание.

Символы Самости возникают в глубинах тела и выражают его вещественность точно также, как и структуру воспринимающего сознания. Символ — это живое тело (corpus et anima [151]), поэтому «ребенок» является такой превосходной формулой для этого символа [152].

Слона знатной Абиссинки раскрывают, насколько тесно этот архетипический образ связан с женским телом: