Сова по имени Уэсли

Ты что там ешь? Фу, гадость! Это же отвратительно! Я просто обязан вмешаться и остановить это безобразие! У меня вот мышь есть! На, смотри! Мышь! МЫШЬ, тебе говорят! Ну гляди же, смотри сюда! Вот это еда, это надо есть! Ешь!

Он нетерпеливо дернулся в мою сторону с зажатой в клюве мышью.

Фу-у-у-у, как ты вообще можешь есть эти мерзкие спагетти? «Бр-р-р-р-рз-з-з-з-з-з». Ой, мама, буэ… «Ш-ш-ш-ш». Гадость…

«Цок-цок».

В какой-то момент Уэсли устраивался поудобнее, его взгляд тяжелел, и мигательные перепонки начинали постепенно закрываться. Иногда он оставлял один глаз открытым, а другой комично наполовину прикрывался перепонкой. Затем он пушил перья и переносил вес то на одну, то на другую лапу, все больше и больше расслабляясь. Он разглаживал перья на лбу и на клюве, пока его лицо не начинало напоминать лицо персонажа какого-нибудь детского мультика, по которому хорошенько двинули сковородкой. В какой-то момент он окончательно решал, что пора поспать.

Устал я. Вздремну чуток, пожалуй.

Он распушился и поджал одну лапу.

…Стоп… Что это за звук и где зверь, который его издал? Хомяк! Хомяк на свободе! Нельзя! Неправильно!

«Чирик-чик-чик ш-ш-ш, цок-цок-цок!»

А, все, хорошо. Поймали, вернули на место. Вздох облегчения.

Ах ты, божечки. Сколь прекрасна все-таки жизнь! Сколь замечательна, потрясающа жизнь! Все та-а-ако-о-о-е интересное!

Так, ладно, все – спать. Недолго, совсем чуть-чуть. Чуток вздремнуть, чуток вздремнуть… «Ти-и, ти-и, ди-и, ди-и, ти-итить, ти-итить, ти-итить…»

Черт, чешется. «Ш-ш-ш-ш-ш». Ненавижу, только устроился. Ну все, теперь – точно спать…

«Ти-и, ти-и, ди-и, ди-и, ти-итить, ти-итить, ти-итить…»

Он заснул, а потом ему приснился сон и он заорал во сне.

…А-А-А-А-А-А-А-А-А! Кто? Где? Что такое? Кто кричал? Ты кричала? Я не кричал, это не я! Ты меня разбудила? Ты зачем кричала?

Это он уже непосредственно мне. Уэсли ненавидел просыпаться от собственного крика и почему-то постоянно винил в этом меня. Он повернулся ко мне и начал буравить меня фирменным взглядом пожилой строгой библиотекарши, у которой в зале кто-то учинил беспорядок.

Кто-то кричал. Я чуть из когтей не выпрыгнул! Терпеть не могу! Это ты кричала? Или это кто-то снаружи?

Потом он потряс головой и начал оглядывать комнату.

Покрутив головой пару минут, он успокаивался.

Ну ладно, попытаюсь поспать еще… «Ти-и, ти-и, ди-и, ди-и, ти-итить, ти-итить, ти-итить…»

Верным признаком того, что он действительно намерен поспать, было поджимание лапы до упора, пока она не исчезала среди перьев у него на животе. Там лапа сгибалась и клалась на изгиб другой – мы примерно так же, но в противоположном направлении, закидываем ногу на ногу, когда сидим. Потом он часто еще раз, на сей раз окончательно распушив перья, глубоко вздыхал и устраивался на одной ноге. Иногда он уже готов был заснуть, но его что-то отвлекало, и он открывал глаза. Его нога в таких случаях то поднималась, то опускалась, и так по кругу… Вот она, неопределенность!

Уэсли часто выглядел при этом настолько мило, что удержаться от того, чтобы взять его на руки и потискать, было абсолютно невозможно. Естественно, в таких случаях наступала безграничная гармония, и через пару минут я сама падала на подушку и засыпала вместе с ним.

Дикие совы редко доживают до пятнадцати лет. Я отчаянно пыталась не думать о том, что Уэсли потихоньку стареет, хоть и знала, что это неизбежно. Однажды ночью я услышала глухой удар откуда-то из ванны, ринулась туда и нашла его, молча катающегося по полу в панике. Очевидно, он упал с карниза душевой занавески. Сперва я не могла понять, что с ним не так, а потом наклонилась и увидела, что он нечаянно проткнул себе крыло одним из своих выросших и искривившихся с годами когтей – как раз дефектное, слегка провисавшее крыло. Он валялся на спине и пытался выдернуть коготь, но каждое движение вызывало лишь новую вспышку боли.