Соверен

Крейк зашел в церковь, и мы последовали за ним. Внутри царили шум и суета, конюхи сновали туда-сюда, во всех боковых капеллах горели кузнечные горны, под ногами валялись навоз и солома. При свете дня я разглядел, что стены разукрашены похабными рисунками, изображавшими грудастых женщин и мужчин с членами невероятных размеров.

— Куда запропастился Крейк? — спросил Барак, озираясь по сторонам.

— Наверное, поднялся на колокольню.

Взгляд мой упал на кучу обгорелой соломы, которая по-прежнему валялась у стены; убитого медведя, к счастью, давно убрали.

Подойдя к двери, ведущей на колокольню, мы осведомились у стражника, там ли Крейк. Он кивнул и пропустил нас. Поднявшись на несколько пролетов, мы обнаружили моего бывшего однокашника. Он сидел на табуретке, уписывая здоровенный ломоть хлеба с мясом, и смотрел в окно. Наше появление немало его удивило.

— Что привело вас сюда, мастер Шардлейк?

На губах Крейка играла приветливая улыбка, но в глазах вновь метнулись настороженные огоньки, которые я уже замечал прежде.

— С этими хлопотами мне трудно выбрать время, чтобы перекусить, — пояснил он, указывая на кусок хлеба с мясом. — Пришлось укрыться здесь. Заодно и на лагерь погляжу. Это зрелище никогда мне не надоедает. Удивительно смотреть на землю с такой высоты, словно ты птица и паришь в небе.

Я выглянул в окно и в свете угасающего дня вновь разглядел великое множество людей, суетившихся возле своих палаток. Кто-то просто сидел, кто-то играл в карты, кто-то наблюдал за петушиным боем. Тут и там горели костры, и ветер донес до меня запах дыма. В отдалении, за рядами повозок, несколько работников рыли новые выгребные ямы.

Крейк встал и подошел ко мне.

— Дерьмо и отбросы — вот самая большая проблема, — со вздохом изрек он. — Когда больше двух тысяч человек размещаются в одном месте, через пару дней оно превращается в огромную выгребную яму. Поля вдоль дорог, по которым проехал король, так загажены, что фермеры не скоро смогут их засевать. А если сбрасывать отходы в реку, вся рыба мигом передохнет. Увы, человек так устроен, что не может не гадить.

Я внимательно посмотрел на пухлощекое, сияющее приветливостью лицо и набрал в грудь побольше воздуха, готовясь к неприятному разговору.

— Мастер Крейк, я хотел бы кое-что с вами обсудить, — произнес я наконец.

— Я весь внимание, сэр. Судя по вашему тону, вопрос чрезвычайно серьезный, — с деланным смехом ответил Крейк.

— Да, вы правы, вопрос очень серьезный.

Крейк вновь уселся на табуретку. Глаза его беспокойно перебегали с меня на Барака.

— Вы помните шкатулку? — спросил я. — Ту, что мы пытались спрятать в вашем бывшем кабинете?

— Думаю, я буду помнить эту злополучную шкатулку до конца своих дней, сэр.

— Вам известно, что в ней хранились важные документы?

— Мне известно лишь одно: эти чертовы документы пропали, и меня подозревали в их похищении. Люди Малеверера обыскали меня самым бесцеремонным образом. После мне приказали молчать о случившемся, и, клянусь богом, я выполнил это приказание.

— Не так давно Джек видел вас ночью в Йорке. Вы заходили в таверну под названием «Белый олень».

Крейк метнул на Барака взгляд, исполненный откровенного ужаса.

— Какое это имеет отношение к похищенным документам? — пролепетал он, не сумев скрыть дрожь в голосе.

— Вчера мы тоже посетили эту таверну. И выяснили, что ее владелец угощает своих клиентов отнюдь не только пивом. Он предлагает им женщин — скажем так, определенного сорта…

Крейк содрогнулся всем телом, его пухлые щеки залил багровый румянец.

— Вас привело в эту таверну желание развлечься… подобным образом? — продолжал я свой допрос.

Крейк не ответил, лишь закрыл лицо ладонями.

— Говорите же, — настаивал я. — Мне необходимо услышать ваш ответ.

— Мне стыдно… — донесся до меня едва слышный шепот. — Стыдно глядеть вам в глаза.

— Я начал этот разговор отнюдь не для того, чтобы устыдить вас, мастер Крейк. Прошу вас, посмотрите на меня.

Тяжело вздохнув, Крейк опустил руки. Мне показалось, что он внезапно постарел на несколько лет. Лицо его являло собой гримасу отчаяния, в уголках глаз стояли слезы.

— Эта таверна — грязный, отвратительный притон, — одними губами произнес он. — Но, бог свидетель, в Лондоне я навидался немало подобных мест. Может, со стороны я кажусь человеком, которому повезло в жизни. Только в действительности это не так.

Он зашелся горьким смехом и вдруг затараторил с лихорадочной поспешностью:

— У меня есть жена, дети, достойное положение в обществе, почет и уважение. Но увы, никто не знает, какие грязные похоти скрывает моя душа. Воистину, я недостоин ступать по земле. Монахи, у которых я учился, быстро разгадали мою низкую натуру. Они смеялись надо мной и постоянно меня секли. С тех пор я полюбил розги, полюбил телесную боль. Лишь когда я испытываю телесную боль, я получаю удовлетворение, ибо чувствую, что получаю по заслугам.

Он вновь зашелся смехом, таким отчаянным, что у меня похолодело в груди.