Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Бауман (ученый польского происхождения, бывший марксист, эмигрировавший в Англию и ставший там последователем постмодернизма) различает две стратегии интеллектуальной деятельности. Первая стратегия, возникшая в эпоху Просвещения (то есть в начале эпохи модерна), представлена метафорой «Легислатор» («Законодатель»). Интеллектуалы, прибегающие к этой стратегии, присваивают себе право диктовать правила и нормы, которым должен подчиняться социум, и тем самым – своего рода «законодательную» власть. Эта власть легитимируется с помощью авторитета «знания», которое остается недоступным обыкновенным людям, озабоченным в обыденной жизни исключительно выживанием. Другая стратегия интеллектуальной деятельности возникает в эпоху постмодерна и представлена метафорой «Интерпретатор» («Толкователь») или «Переводчик». В этом случае интеллектуал видит себя не в роли носителя нормы и законодателя, а в роли медиатора между различными системами знания, занятого интерпретацией-переводом, в ситуациях, когда без чужой помощи коммуникация между людьми, в особенности между представителями различных социальных классов, оказывается невозможной256.

Полагаю, что парадигма Баумана – трансформация интеллектуалов из законодателей в толкователи, которая отмечает переход от провалившегося проекта модерна к постмодерну, – вдохновляла авторов издания «Наивное письмо»257. В самом деле, у издателей Киселевой имеется сверхзадача: определить новую роль интеллигенции в постсоветскую эпоху. Редакторам публикации в «Новом мире» в 1991 году отводится роль Законодателей, одержимых стремлением утвердить господство нормы. Редакторы же издания 1996 года, действовавшие после конца советской эпохи, взяли на себя роль интеллектуала, который не редактирует, не исправляет, не нормирует, а «читает» и интерпретирует – роль Толкователей. Их позиция подается как отражение перемен, происшедших в сообществе интеллектуалов в переломный момент истории.

Сделаем оговорку. Критикуя предшественников, я следую установленной ими самими процедуре. И в моем случае пафос полемики направлен не на конкретных людей, а на собирательное лицо (здесь я пользуюсь формулировками Козловой и Сандомирской) – на социальную роль, а именно посредника между «наивным текстом» и читательской публикой постсоветской эпохи, роль, которую я назову «Интерпретатор». Интерпретатор представляет тех постсоветских интеллигентов, которые взяли на себя задачу вывести «простого человека» (Киселеву) на публичную арену.

Стратегия Интерпретатора прежде всего заключается в попытке присоединиться к современным западным философам и социологам постмодернистского направления. Имена, которые едва ли можно было упоминать (и категории, которыми никак нельзя было пользоваться) в годы советской власти, когда общественные науки работали в рамках марксистско-ленинской методологии, заметным образом присутствуют в речи Интерпретатора: Фуко, Бурдье и де Серто, Делёз и Гваттари, Рикёр, Бодрийяр, Бауман и многие другие. Интерпретатора особенно привлекают представления о «смерти субъекта» и «исчезновении автора» (они подробно обсуждаются в секции Предисловия под названием «Бессубъектный человек»).

«Исчезновение автора»

На обложке второй тетради Киселева обратилась к редактору, который готовил тогда ее историю к публикации:

Умница Вы Елена Ольшанская!

Я пишу не очень грамотно а вы все делаете вернея пишите по свойму. оформляете (129).

Автор приветствует редактуру своего текста. Для Киселевой переписать ее историю грамотно вовсе не значит, что ее текст станет неаутентичным (как это кажется образованному читателю), а значит, что он станет более правильным (вернее). Надеясь на публикацию, она радовалась, что ее текст принимает под пером редактора общепринятую форму258

.

Думая также и о фильме, который будет сделан на основе этого текста, она сообщает редактору, что выбрала название:

Кишмарева

Киселева

Тюричева,

я так такхочу назвать кино259.

В качестве названия фильма она выбрала три свои фамилии: девичью (она стоит первой), по первому мужу и по второму.