Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Те же «обстоятельства времени» сказались и на судьбе старшей машинистки ИЕПК Доры (Двойры) Исааковны Штиф (1879 – после 1939), вдовы бывшего руководителя филологической секции Нохема Штифа (1879–1933), арестованной 1 октября 1938 года по делу «Украинского бундовского центра»[302]. У нее, связанной родственными узами с видными деятелями «буржуазных» партий (муж – один из руководителей «Фолкспартей», родная сестра – Малка Ефройкина, жена Израиля Ефройкина, сооснователя той же «Фолкспартей», родной брат – Моисей Зильберфарб, основатель Социалистической еврейской рабочей партии СЕРП), не было шансов остаться не замеченной органами. Характерно, что первоначальное обвинение – связь с бундовским подпольем – в феврале 1939 года заменили другим, не менее произвольным: участие в антисоветской деятельности мужа и брата (обоих к тому времени уже давно не было в живых)[303].

Поскольку следователей интересовали главным образом «преступные связи» Доры Штиф, о ИЕПК в ее показаниях упоминалось разве что попутно, когда речь заходила о контактах брата-эмигранта во время визитов в Киев или об окружении покойного мужа. Но на страницах трехтомного «бундовского» дела и сам институт, и его ведущие сотрудники мелькают довольно часто. Так, одному из обвиняемых, еврейскому писателю Нояху Лурье (1881–1960), на допросе 28 августа 1938 года был задан вопрос о «подпольной деятельности» Бунда в стенах ИЕПК и «связях с иностранными разведками», на что последовал ответ, заготовленный следствием, по всей видимости, заранее:

В 1930 году в связи с ликвидацией евсекции при ЦК КП(б)У центр бундовской антисоветской работы на Украине был перенесен в Киев, в Институт еврейской культуры при Академии наук.

Руководитель института Либерберг, его заместитель Горохов, Губерман, Эрик под руководством Левитана превратили институт в контрреволюционный националистический очаг, используя во вражеских целях материальные и культурные ценности, установили контакт с фашистским Виленским еврейским институтом.

Либерберг и Горохов по заданию ЦК Бунда, таким образом, установили тесную связь с закордонными еврейскими научными учреждениями и использовали это для борьбы с Советской властью[304]

.

Позднее, 26 марта 1939 года, при оглашении своих показаний на заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР Лурье заявил: «Этого не было. Я это отрицаю. Следователь в протокол записал это сам, и я должен был это записать (видимо, подписать. – Е.М.). Никакой подпольной организации „Бунд" не было»[305].

Можно только догадываться, с какой целью сценаристам этого дела, последнего массового дела эпохи Большого террора на Украине, понадобилось задним числом вовлекать в него осужденных по другим процессам «троцкистов», «террористов» и «шпионов», к тому же большей частью уже расстрелянных или умерших в заключении, да вдобавок еще и объявлять их бундовскими подпольщиками. Что касается Доры Штиф, то ее, как и Лурье, на указанном судебном заседании оправдали и освободили из-под стражи. Перед оглашением приговора в своем последнем слове она подчеркнула: «Под нажимом следователя я себя оклеветала, но, к счастью, не оклеветала других»[306]

.

По совпадению в один день с Дорой Штиф, 1 октября 1938-го, арестовали и Бузю (Бориса Ильича) Спивака (1894-?). В противоположность ей, он действительно являлся бундовцем с дореволюционным стажем и уже в советское время около десяти лет провел в ссылке и лагерях (с 1921-го по 1931-й – на Соловках и в Нарымском крае)[307]. На службу в ИЕПК Спивак поступил, видимо, в середине 1934 года – научным сотрудником исторической секции[308]. В следственном деле, правда, значилось, что он работал «переводчиком с русского языка на еврейский»[309]

. Прошлое Спивака явно не составляло секрета для институтского начальства, и его уволили в ноябре того же 1934-го, когда над ИЕПК сгустились тучи[310]. Однако около четырех лет спустя при аресте он был обвинен в принадлежности не к «бундовскому центру», как Штиф, а к не менее мифической «меньшевистско-бундовской организации». Спустя еще год, 5 октября 1939-го, в отношении Спивака последовал приговор Особого совещания: восемь лет ИТЛ[311].

Некоторые выводы и наблюдения