Советские ученые. Очерки и воспоминания

Поздоровавшись, он прошел впереди меня в знакомую гостиную. На стенах, как и прежде, висели многочисленные картины русских мастеров, которые он так любил. Усевшись на низенькое креслице, он положил кота к себе на колени и, разговаривая, медленно поглаживал его шелковистую шерсть.

Руки Ивана Петровича показались мне очень исхудавшими. Я спросил:

— Как ваше здоровье?

Иван Петрович ответил, что чувствует себя отлично, и добавил, что, кажется, нашел средство бороться с болезнями, особенно с гриппозным воспалением легких, которое еще недавно его «порядочно донимало».

Настроение у него в этот день было приподнятое.

Позвонил телефон. Иван Петрович быстро поднялся и, прихрамывая, подошел к аппарату. Из психиатрической клиники сообщили о благоприятных результатах лечения длительным сном.

Павлов связывал этот вид терапии с необходимостью сбережения ресурсов истощенных клеток коры мозга больного.

— Торможение, — говорил Иван Петрович, — скованность, часто наблюдаемая у больных шизофренией, есть результат саморегулирования, способ сохранения нервной ткани наиболее реактивных, но вместе с тем и наиболее истощаемых клеток коры мозга.

Радостно возбужденный, он строил обширные планы на предстоящее лето. Он собирался ехать на конгресс психологов в Испанию, в страну, где он когда–то выступал с первым докладом об условных рефлексах, и там, в Мадриде, подвести итоги новых побед. Тогда еще никто из ученых не думал о близости испанской революционной войны.

Мы заговорили о письмах, которые И. П. Павлов получал со всех концов страны и со всего света. По мнению многих близких Ивану Петровичу людей, для разборки этих писем надо было бы обзавестись секретарем, даже двумя. Павлов категорически воспротивился такому предложению: он предпочитал сам писать ответы, хотя это стоило ему большого труда.

—Передайте вашим ученикам и товарищам, — сказал Павлов, — одну, но очень важную мысль: чтобы они сосредоточили все свои силы на исследовании основных законов высшей нервной деятельности и притом не отклонялись бы от объективного метода исследования.

Не желая утомлять хозяина, я собрался уходить. Иван Петрович осторожно снял кота с колен, поставил его на пол. Провожая меня, он сам открыл дверь, хотя я и просил его не беспокоиться, боясь, что он простудится. Но Павлов, как я уже говорил, любя все делать сам, не изменил своей привычке и на этот раз.

Через месяц — 27 февраля 1936 года — мы получили в Москве печальное известие о кончине Ивана Петровича.

Хоронили его первого марта. Гроб, утопающий в цветах, стоял в Таврическом дворце, где еще так недавно Иван Петрович выступал на конгрессе физиологов. Теперь огромный аванзал дворца был наполнен венками с траурными лентами.

Мы стояли в почетном карауле и не могли оторвать глаз от лица великого учителя, смотрели на сомкнувшиеся уста, которые еще так много могли сказать человечеству.

Гроб установили на лафете, запряженном белыми конями, — хоронили маршала науки. Советский Союз отдавал Павлову последние почести. Под траурные звуки оркестров медленно двигались за гробом в рядах провожающих вместе с пожилыми учеными тысячи студентов и студенток. Мне представилось, что именно к ним, к этим юношам и девушкам, пришедшим на похороны прямо из лабораторий и институтов, обращался Иван Петрович со своим последним письмом–завещанием:

«Помните, что наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то и их бы не хватило вам. Большого напряжения и великой страсти требует наука от человека. Будьте страстны в вашей работе и в ваших исканиях».

Владимир КОВАНОВ, академик АМН СССР

Призвание [40]

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С Н. Н. БУРДЕНКО

Вряд ли найдется из числа моих коллег и сверстников такой, кто сейчас, по прошествии многих лет, забыл, с каким трепетом входили мы в операционную, когда там священнодействовал наш учитель, замечательный советский хирург Николай Нилович Бурденко. Он сыграл большую роль в моей жизни, и позже я расскажу об этом подробнее; здесь же поделюсь лишь первыми студенческими впечатлениями.

Осенью 1930 года, перейдя на четвертый курс, мы впервые попали на лекции Н. Н. Бурденко. От старшекурсников мы уже знали, что он читает факультетскую хирургию. Подробно и обстоятельно разбирает то или иное заболевание, требующее хирургического вмешательства. Причем одному и тому же вопросу, например язве желудка, может быть посвящена лекция целиком, а то и две, в зависимости от имеющихся «под руками» больных с язвенной болезнью в клинике и особенностями их течения. Впрочем, на этой кафедре не ставилась задача показать студентам как можно больше хирургических больных, скорее наоборот; примеров заболеваний разбиралось в продолжение курса немного, но зато — обстоятельно, всесторонне, с показом многообразия форм течения одного и того же заболевания у разных больных. В этом, пожалуй, была основная особенность курса факультетской хирургии.