Советский Пушкин

В этом стихотворении нет некрасовских мыслей и чувств, просыпавшихся у поэта революционной крестьянской демократии при взгляде на аналогичные картины. В нем выражена тоска, а не ненависть; убогость, бедность и несчастия не изображены в нем как результат политического гнета и эксплуатации. В нем много пассивности, в нем не звучит призыв к борьбе, и тем не менее увиденного было достаточно, чтобы отравить поэта сознанием несоответствия выработанного им идеала счастья — счастья для себя и для других — с социальными и политическими условиями жизни страны. Представление Пушкина о началах, противоборствующих идеалу счастья и гуманности, носило не отвлеченный, а в известной мере конкретный характер. Мы уже говорили о том, что характер отношений помещика к крепостному определял характер всех отношений в стране, своеобразно преломляясь и в среде господствующих классов. Пушкин вращался в обществе придворной знати и в образовавшейся уже в его время среде литераторов; безличность, покорство, холопство, доносительство’, эти нравственные продукты крепостного права, были распространены вокруг него не менее, чем в среде дворовой челяди. Пушкин был свободным человеком, но что такое деспотизм, произвол, невозможность располагать по-своему своим временем, невозможность выбрать по-своему срок и маршрут путешествия, даже самое местожительство, что такое вмешательство самодержавного копыта в личную и семейную жизнь, — он испытал так же, как испытывал это крепостной мужик. Пушкин разгадал секрет зла: зло проистекает не от божьей воли, не от природы человека, а от отношения человека к человеку, от порабощения человека человеком.

Вы помните:

Но человека человекПослал к анчару властным взглядом,И тот послушно в путь потек,

И к утру возвратился с ядом.

Не в самом дереве анчаре и не в его ядовитых свойствах олицетворено. Пушкиным мировое зло. В изумительной и леденящей символике «Анчара» апогей дан в мерном и неотвратимом звучании приведенных четырех строк. Все живое бежит от анчара, вокруг него пустыня; только человек мог заставить человека пойти и ценою жизни принести ему яд. Все виды зла, в том числе и война, — результат господства человека над человеком, права человека на жизнь и смерть другого человека, обращения с человеком как со средством, как с мертвым орудием!

Передовой и гуманный взгляд Пушкина на людские взаимоотношения может быть практически реализован только в бесклассовом обществе, обеспечивающем бережное внимание к каждой человеческой личности. В деспотическом и рабовладельческом обществе это мировоззрение ‘превращало Пушкина в белого ворона среди стаи черных: он был у всех на виду, всех беспокоил и тревожил; он нарушал привычный бесчеловечный покой — и стал объектом всеобщей травли.

Как же, однако, развились человечность, гуманность, естественность у Пушкина, у поэта, взращенного на дворянской почве, не порвавшего со многими дворянскими взглядами и предрассудками? Белинский был прав, когда писал о Пушкине:

«Он любил сословие, в котором почти исключительно выразился прогресс русского общества и к которому принадлежал сам».

(Белинский, том XII, стр. 89.)

Откуда же такое высокое горение человечности у Пушкина, так резко столкнувшее его с эксплуататорско-деспотическим строем, сделавшее его поэзию созвучной и с сознанием социалистического человека?