Советский рассказ. Том второй

— Жена, дети, врагов поменьше… Нет, Тахмазов, не то! Одно личное благополучие еще не делает человека счастливым. Гораздо важнее создавать благополучие для других. Приносить пользу людям! Это счастье. Великое счастье!

Кальбиев протянул бухгалтеру толстый журнал.

— Вот, возьми, тут очень убедительно про счастье написано. Вам, финансовым работникам, не вредно иногда поинтересоваться и философскими вопросами… Кругозор расширяет.

— Это конечно… — неуверенно пробормотал Тахмазов. — Кругозор — это да… Я вечерком почитаю…

— И вот теперь я тебя спрашиваю: хочешь ты, чтоб я, Кальби Кальбиев, хоть немножко почувствовал себя счастливым? Хочешь? Ну так давай займемся этим колодцем!

Тахмазов почувствовал, что больше тянуть нельзя.

— Так я разве против, Кальби Кальбиевич? Дайте указание, состряпаем смету, получим разрешение, включим в план, и все будет в ажуре!

— Очень тебя прошу, займись этим делом! — проникновенно сказал Кальбиев. — Некому ведь поручить-то, сам знаешь… Подготовишь смету, сразу давай на подпись!

— Понятно. Сейчас же и займусь. Других указаний не будет, Кальби Кальбиевич?

— Пока все, можете идти!

Кальбиев говорил главбуху то «ты», то «вы». И не случайно: Тахмазов то вырастал в его глазах, то вновь становился мелким и незначительным. То он располагал к себе начальника, то снова вызывал у него активную антипатию. Однако сейчас, после разговора с Тахмазовым, Кальбиев был настолько уверен, что это исключительно ценный и совершенно необходимый ему человек, что еле удерживался от смеха, вспоминая, с какими намерениями вызвал бухгалтера в кабинет.

3

В Управлении по поводу неожиданного назначения Кальбиева можно было услышать самые различные мнения. Одни одобряли такое решение начальства, другие недоумевали. Одни утверждали, что ничего тут нет удивительного, Кальбиев опытный, добросовестный работник, другие только пожимали плечами. Однако, когда стало известно, что Кальбиев решил всерьез приняться за сооружение насоса, число его сторонников резко возросло. Когда же и с тетей Фатьмой дело вроде сдвинулось с места, даже самые заядлые скептики умолкли: ясно было, что на пост директора назначен достойный человек — деловой, чуткий, внимательный к нуждам трудящихся. Еще больше повысился авторитет Кальбиева, когда стало очевидно, что он отнюдь не третирует Тахмазова, напротив, относится к своему бывшему неприятелю в высшей степени терпимо и уважительно. Вывод мог быть только один: Кальбиев — человек благородный, и чувство мести ему совершенно чуждо.

Популярность Кальбиева росла, и все больше и больше людей приходило к нему с различными просьбами. Только по поводу ремонта подано было одиннадцать заявлений. Сотрудники просили отпустить средства, выдать стройматериалы… Конца этому не было видно.

— Опять?! — взмолился Кальбиев, когда бухгалтер принес ему на подпись очередное заявление. — Опять эти доски!.. Да что ж это за напасть?!

Бухгалтер пожал плечами.

— Я вам говорил. Это такие люди… Вы думаете, он не понимает, что вы не имеете никакого права выписывать ему доски? Прекрасно понимает. Но он знает: сердце у вас доброе, одному дали, почему бы и ему не попросить?.. Вот вы мне как-то про счастье толковали. Ничего, мол, нет слаще, как чувствовать, что пользу людям приносишь… А они как же?.. Ведь ни один из них даже и в голову не берет, что вам-то все это боком может выйти! Гнать их всех надо!

Кальбиев внимательно слушал бухгалтера, но соглашаться с ним не спешил. Он не прогонял людей, приносивших заявления, — Кальбиев выработал свой особый способ отказывать. Одни заявления он передавал в местком, другие отсылал в райисполком, третьи просто откладывал в сторону. С легким сердцем избавлялся теперь Кальбиев от заявлений: и от вздорных, и от абсолютно правомерных, которые только сам и обязан был рассматривать. Если же ответ — как ни крути — оказывался положительный, Кальбиев создавал комиссию и мурыжил заявление до тех пор, пока проситель не терял к нему всякий интерес.

Шло время, затихали хвалебные голоса, и все громче слышно было теперь тех, кто при назначении Кальбиева отмалчивался и пожимал плечами. «К Кальбиеву попало — пиши пропало!», «У Кальбиева не стол, а яма: положил, как зарыл!» Эти и подобные им высказывания по временам достигали ушей директора. Первое время Кальбиев огорчался, морщился, потом привык. «Что мне — больше всех нужно?» — постепенно эта простая мысль стала для Кальбиева целой философской системой, удобной и спокойной. Ни одного из своих обещаний Кальбиев не выполнил. Мало того, он завел в учреждении такие порядки, при которых получить самую обычную справку или характеристику стало целым событием.

Месяца через два после первого их разговора о колодце Тахмазов положил перед директором смету и небольшой проект.

— Вот, Кальби Кальбиевич, подпишите. Но должен предупредить: в общей нашей смете эти расходы не предусмотрены. Придется проводить по другой статье.

— А мы имеем на это право?

— Ни у кого, Кальби Кальбиевич, нет права нарушать финансовую дисциплину! Ну да ничего, авось проскочит!