Современная болгарская повесть

Месяцем позже он случайно увидел у меня в сумочке свою фотографию…

Пока он служил в армии, я дважды пыталась поступить в ВИТИЗ^[25], но меня срезали еще на втором туре. После очередного экзамена я отправлялась к нему на Четвертый километр^[26] на свидание, и он утешал меня, молча выслушивая мою исповедь и слегка морщась от безвкусицы, которой отличалась моя декламация стихов Ботева. Я приносила ему коробку шоколадных конфет, и мы прятались за кустами, где он обычно трижды целовал меня. Он любил повторять, что я красивая, но губы его оставались безучастными и неподвижными — задумчивыми были эти его губы.

— Если за тобой станет ухаживать кто-нибудь из комиссии, ты поступишь в ВИТИЗ, — как-то сказал он, — искусство требует жертв.

Я посмотрела на него. Вглядывалась напряженно. Изо всех сил пыталась уловить иронию в этих брошенных им, усталых, будто полуденное солнце, словах. Для меня, по-видимому, было важно, что я ношу ему шоколадные конфеты и что мы хоть и отрешенно, но все же девять раз поцеловались под сенью этих кустов, а кусты были удивительными, роскошными и пахли чем-то сладким, мятой травой и весной.

— Ты бы так и поступил на моем месте?

— Я бы никогда не мог оказаться на твоем месте, Юлия, — серьезно произнес он, и мне захотелось разреветься.

— Терпеть не могу… — раздраженно отозвалась я, но не объяснила, чего именно. — Ты ужасный эгоист…

Мы поднялись, чтобы поцеловаться, и затем снова уселись под кустами; я долго читала ему басни Крылова. Вероятнее всего, голос мой звучал монотонно: я боялась, как бы нас не увидел какой-нибудь офицер. Вытащив из кепи иголку с ниткой, я пришила две пуговицы к гимнастерке Андрея. Я знала, что он самый умный, что он устал от службы, знала, что больше не буду поступать в ВИТИЗ. Где-то позади нас задвигались люди — свидание близится к концу. Оставалось предчувствие, что свидание близится к концу…

Со вкусом перекипевшего чая в моем сознании ассоциируются эти воспоминания. Всегда, когда я сопоставляла их, чтоб С их помощью заново открыть для себя Андрея, я понимала только одно — что люблю его. Я сознавала, что и в первом и во втором случае он одинаково серьезно обдумывал свои слова и поступки, так же, как ныне я — свое решение.

2

Андрей не открывал глаз, пытаясь удержать образ Юлии. Его разбудило яркое солнце и громыхание ведер во дворе. На мгновение ему показалось, что он вовсе не спал, ибо продолжал ощущать то же гнетущее напряжение, которое долго не давало ему уснуть. Он встал и вышел на веранду, словно опиравшуюся на пышную виноградную лозу, наполненную жужжанием пчел. Во дворе хозяйка готовила под виноград нового урожая бочку: старательно мыла ее и, чтобы уничтожить неприятный запах плесени, оставшийся от старого вина, окуривала бочку и важно приговаривала:

— Понюхай, ты как-никак моложе. А мой вампир только и может, что вино хлестать, да и нос у него вечно заложен…

Муж ее в это время играл с офицером запаса в нарды, и реплики его огромной супруги вызывали в нем тихую ярость, какое-то ослепляющее мимолетное страдание, которое вспыхивало в его вечно слезящихся глазах.

Постепенно Андрей привык к этим людям, которые относились к нему почти как к сыну и ни в чем не мешали. Еще когда он впервые пришел сюда снимать комнату, хозяйка обошла вокруг него, оглядела, старательно, с преувеличенным вниманием изучила его паспорт и в заключение, устрашающе качнув головой в бумажных папильотках, весомо сказала:

— Разврата в доме не потерплю. Ведьмак своих, чтоб они треснули, води вон к Дунаю… Клозет во дворе…

Ее муж, дядюшка Киро, пару вершков уступающий своей супруге в росте, одетый в широкую пеструю пижаму, только и добавил:

— М-да, — и хитро подмигнул из-за спины жены. Это надо было понимать как: «Не беспокойся, я здесь».

— Нечего ее бояться, — смело сказал дядюшка Киро, когда мы с ним остались с глазу на глаз и он повел меня показывать комнату.

Комната была огромной, она занимала большую половину верхнего этажа. Из той части веранды, что выходила на улицу, к ней вела отдельная лестница. Внутри пахло гнилым виноградом и свежей известью, на полу было разостлано с десяток разноцветных половиков. Кроме кровати, стола и стула, в ней еще стоял облезлый старый буфет. За стеклами выстроились фарфоровые фигурки по росту — филин, пастух, балерина… В углу комнаты примостилась ржавая стиральная машина, представительница, как видно, одной из самых первых моделей, которая, по всей вероятности, пришла в негодность, так и не побывав в употреблении. Андрей испытал такое ощущение, будто комната эта ему давным-давно знакома. Тут было чисто, да и все рядом — центр, юридическая контора, Дунай.