Современная болгарская повесть

Вечером у меня не было занятий в моей группе, но на большой перемене я все-таки заглянула в приоткрытую дверь класса. У доски стояли Димитр Инджезов с Марианом и, ссорясь, решали задачу по геометрии. Сзади, из-под зеленых стволов ватников, выглядывал уголок девичьего плаща, алый и яркий, как тюльпан.

— Твоя красавица на экскурсию, что ли, ездила? — лукаво спросил меня старый преподаватель курса горных машин, когда я спустилась в учительскую.

— На экскурсию. — Я подхватила шутку. — Уж не прислала ли она вам открыточку?

— Ну, что ты. Если уж говорить об открытках, то первым их должен был бы получить тот парень, горноспасатель.

— Иван Дочев? — искренне поразилась я.

— Вот именно, — кивнул старый инженер и принялся развертывать свои бутерброды.

С дальнего конца стола меня подозвала красивая математичка.

— Слышала? Из химического кабинета исчез аккумулятор. Новехонький! А наша химичка и слышать не хочет о том, чтобы сообщить директору и вызвать милицию. Удивляюсь я этой женщине! Знаешь что она сказала? Пройдут, говорит, заводские соревнования по мотоциклетному спорту, и, если аккумулятора не окажется на месте, сообщим.

— Отличная гипотеза, — улыбнулась я в ответ на ее недоверчивый взгляд. — Да, я давно уже собираюсь задать тебе один вопрос…

Она заговорщически наклонилась ко мне.

— У тебя муж врач, спроси его, пожалуйста, в каких случаях прописывают неуролакс.

— А кто принимает неуролакс? — тут же заинтересовалась математичка.

— Один мой знакомый…

— Пожилой? — в голосе ее наряду с любопытством зазвучал профессиональный интерес докторской жены. — Хорошо. Принесу тебе подробные сведения о лекарстве.

После соревнований аккумулятор действительно вернулся на свое место.

Химичка позвала меня в кабинет, чтобы я сама в этом убедилась. В стеклянном шкафу, перед которым возбужденно шагала хозяйка кабинета, среди колб и спиртовок утомленный «спортсмен» отдыхал на том же месте, откуда начался его спортивный путь.

24

Могучим нерассчитанным движением Семо Влычков распахнул дверь да так и оставил ее незакрытой. Обвел невидящими глазами комнату и, словно не зная, на чем остановить взгляд, сказал, кривя от напряжения губы:

— Только что умер Костадин…

Журнал выскользнул у меня из рук, в наступившей тишине прошелестели страницы и сами собой захлопнулись. Услышанная вот так внезапно весть о смерти звучит особенно жестоко, и неподготовленное сознание отказывается ее воспринять, не соглашается с нею, словно надеясь, что страшные слова в конце концов обернутся чьей-то нелепой шуткой. Но шофер стоял перед нами, обводя всех мутными, блуждающими глазами, и незажженная сигарета прыгала у него в руке… Антония заплакала. Я слышала ее плач, но не видела ее лица, потому что все мы смотрели туда, на пустую парту, где еще вчера сидел Костадин Костадинов, белокурый взлохмаченный живой Костадин в красивом голубом свитере… и было просто невероятно, что стоящий рядом со мной шофер рассказывает о его гибели.

— В полсекунды, ребята, в полсекунды! Напарник у него новичок. Выронил металл, а наш бросился… оттолкнул того, спас, а сам не успел, металл упал ему вот сюда. — Шофер поднял руку к третьей пуговице на рубашке и забыл ее там.

Я вспомнила, как шипела на вальцах красная раскаленная змея. Как рабочие, насторожившись, ждали, когда в конце линии появится ее голова, хватали ее длинными клещами, и на одно короткое мгновение их тела опоясывала огненная дуга.

— Полсекунды, ребята, всего полсекунды! — стонал надо мной голос Семо. — Словно пуля резанула, и, пока его вытащили, рубашка уже задымилась. А когда я прибежал, не было уже нашего Костадина, увезли его на «скорой помощи», а зачем?.. Все вокруг стоят как потерянные, а тот, спасенный, сидит на цементе и плачет.

Я не могла оставаться в классе. Всем своим существом я чувствовала, что стоит мне взглянуть на парту Костадина, как внутри у меня что-то зазвенит и сорвется. Прижав к груди журнал, я выбежала из класса. Вслед мне неслись сдавленные всхлипы Антонии, это слезами девушки оплакивала смерть Костадина моя мужская I «б» группа.

На похороны я не пошла, только постояла у подъезда нового дома, где Костадин недавно дали квартиру, но так и не нашла в себе силы подняться по лестнице. Потолкавшись в толпе, я остановилась на тротуаре по другую сторону улицы. Не хотела я видеть Костадина и его русые волосы, расчесанные чужой рукой. Я хотела запомнить его в зеленой, шуршащей от каждого движения и вечно выдававшей его куртке, когда, опоздав на урок, он надеялся незаметно пробраться на свое место. В тени акации стоял пыльный грузовик с ямбольским номером, и сквозь щели кузова поблескивали ягоды черешен.

Я долго смотрела на них, чувствуя, что отныне любое воспоминание об этом тягостном дне обязательно вызовет в моей памяти эти алые, сочные, полные жизни ягоды, так весело отрицающие смерть.

Толпа у подъезда становилась все гуще, наверное, это была первая смерть в новом квартале. Детишки, привыкшие, что люди собираются вместе для веселья, сейчас, скопившись в скверике, поглядывали на толпу, не смея начать свои игры.