Современная датская новелла

— И тогда, — заговорил он наконец, совсем медленно, — тогда, наоборот, тебе следовало бы поблагодарить меня за то, что я разрешил тебе стрелять их, сколько заблагорассудится.

— Да, мне следовало бы поблагодарить тебя.

— И ты мог бы, например, поблагодарить меня за то, что тебе дозволено через три недели, когда подрастут птенцы, снова выйти с ружьем. И еще через три месяца — по первой пороше. И еще за то, что ты сможешь по весне криком подманивать козла в твоем лесу.

— Да, — сказал Эйтель.

И покуда Линнерт стоял все так же неподвижно, упершись взглядом в глаза Эйтеля, но размышляя о чем-то своем, будто грезил наяву, лицо его залилось краской. Краска растеклась по щекам нежной, глубокой волной. «Недавно мне уже довелось наблюдать нечто похожее на другом лице, — подумал Эйтель. — Не зловещий ли блеск триумфа Лоне, осененный здесь крылом смерти, смягчился и вызрел в радость?»

Внезапно узник откинул голову, так что волосы, повторив то же движение, открыли его лоб. Он воздел правую руку, рука была костлявая, в темных пятнах, под длинные, твердые ногти забилась грязь и кровь. Он слегка протянул руку вперед. Исходивший от нее запах показался удушливым его гостю.

— А ты мог бы, — спросил Линнерт, — упасть передо мной на колени и поблагодарить меня за все мои милости?

Короткое мгновение Эйтель продолжал стоять перед ним, потом опустился одним коленом на каменный пол, на солому, куда недавно сплюнул Линнерт, и коснулся губами протянутой руки.

Линнерт медленно-медленно отвел руку, так же медленно поднес ее к затылку и глубоко запустил пальцы в свои густые волосы. Потом еще раз шевельнул распухшими губами, складывая их то ли в смущенную улыбку, то ли в ухмылку.

— Совсем заели, — сказал он. — А это хорошо, что ты снял с меня грех.

ЖЕМЧУЖИНА

Перевод Т. Величко

Лет восемьдесят тому назад немало шуму наделала в Копенгагене одна свадьба. Молодой гвардейский офицер старинной фамилии женился на богатой девице простого происхождения, единственной дочери крупного копенгагенского купца, отец которого был мелочным торговцем и разъезжал со своим товаром по Ютландии, покуда судьба не забросила его в столицу. В те времена подобный союз казался в диковинку. Много было толков и пересудов, даже куплеты об этом сложили, и листки с куплетами продавали на улицах, а бродячие певцы их распевали.

Невеста, двадцати лет от роду, была красавица: высокая и статная, пышущая здоровьем девушка, волосы темные, нежный румянец, свежие алые губы и какая-то особенная крепость в сложении и осанке, точно вся она вырублена из цельного куска дерева.

Были у нее две тетушки преклонного возраста, старые девы, коих растущее благоденствие рода вырвало из скудости многотрудного существования и вознесло на пышное ложе бархатных диванов. Едва старшая из тетушек прослышала о романе племянницы, она надела шляпку и мантилью и отправилась к девушке с визитом. Поговорив для начала о погоде да о городских новостях, она, слово за слово, навела речь на один давний случай.

— Вообрази, милая, — сказала она, — когда я еще была ребенком, молодой барон Розенкранц обручился с дочерью богатого ювелира — как тебе это понравится! Твоя прабабка была с нею знакома. А сестра жениха — они были близнецы, — та, что состояла фрейлиной у принцессы Шарлотты Фредерики, захотела посмотреть на невесту и поехала к ювелиру. Не успела она уйти, девица и говорит своему нареченному: «Твоя сестра смеялась над моим платьем и над тем, что я не смогла ей ответить, когда она заговорила по-французски. Она дурной человек, это сразу видно. Если ты желаешь нам обоим счастья, ты больше не должен видеться с нею». Молодой жених, чтоб ей угодить, пообещал никогда больше не видеться с сестрою. В следующее воскресенье пригласил он невесту отобедать у его матушки. А когда затем провожал ее домой, она ему объявляет: «Твоя мать, глядя на меня, едва сдерживала слезы. Она рассчитывала на лучшую партию для своего сына. Если ты любишь меня, ты должен порвать со своей матерью». Молодой барон Розенкранц был влюблен и, как все влюбленные, свихнулся с ума. Он пообещал выполнить ее просьбу, хоть это далось ему нелегко: матушка его была вдова, а он у нее — единственный сын. Вскоре после того послал он к невесте своего камердинера с букетом цветов. На другой день девица ему говорит: «Мне не нравится выражение лица твоего камердинера, когда он на меня смотрит. Ты должен немедля отказать ему от места». «Мадемуазель, — ответил барон Розенкранц, — я не могу иметь жену, которая придает значение выражению лица моего камердинера. Вот ваше кольцо, прощайте навсегда».