Современная датская новелла

Я сам выпустил Горма и уже собирался кликнуть его домой, перед тем как идти в школу. Но не успел я выйти в прихожую, как услышал скрип тормозов. Я выглянул в окно и замер, не в силах оторвать ноги от пола. Семь-восемь человек выскочили из двух маленьких «ситроенов» и гурьбой повалили в ворота. Горм тоже увидел их и рванулся навстречу, скаля зубы и яростно рыча. Все произошло быстро, как в кино. Один из них вскинул автомат, и я увидел, как Горм завалился на правый бок и его буквально отшвырнуло к красному буку, прежде чем мои уши услышали выстрел.

Мама, которая сидела в столовой за завтраком, в тот же миг стремительно вскочила, и звон посуды, когда она толкнула стол, примешался к шуму со двора. Пасть Горма все еще скалилась, но кровь хлестала из раны в голове и из раны сзади. Я видел только вторую. Тут я услышал, что отец спускается по лестнице в прихожую и словно издалека прозвучал его голос:

— Явились. А дверь-то хорошо заперта? Как вы думаете, сами управитесь? Или мне остаться?

Я хотел крикнуть, чтобы он остался, но не мог выговорить ни слова.

— Да торопись же. Нам ты не поможешь тем, что останешься, — сказала мама. Она стояла теперь прямо у меня за спиной.

— Хорошо, — сказал он. — Мне чертовски не хотелось бы, чтобы здесь еще пошла стрельба. Но если ты не уверена и хочешь, чтобы я остался…

— Да ступай ты, ступай же! — сказала она, и на этот раз голос у нее дрогнул. Я думаю, что не нарочно.

— Они застрелили Горма, — крикнул я.

Но она взяла меня за плечо, силой отвела к столу и велела есть, а они названивали в колокольчик и стучали прикладами в дверь. Она тоже села. Мне показалось, что это длилось целую вечность. Наконец ворвалась горничная — в то время у нас была только одна — и как сумасшедшая закричала, что явились немцы.

— Ну так отворите же им, — только и сказала мама. — Вы же слышите, что у людей срочное дело.

Они ввалились в дом.

Прошло много времени, прежде чем они поняли, что приехали попусту. Они пробыли четыре часа, все перерыли и перевернули вверх дном. Нам они ничего не сделали, но мы должны были сидеть все время за столом.

А они расспрашивали маму. Она сказала, что его взяли в конторе, а мы со служанкой, услышав это, уже знали, что нам говорить.

Потом пришел дедушка. Они тотчас накинулись на него с лаем и тыкали в него автоматами. Но дедушка спокойно объяснил, кто он, а через секунду вошел немец чином выше, с которым он, видно, уже прежде потолковал, и выгнал их всех до единого.

Горм все еще лежал на дворе под буком. Они хотели, чтобы я закопал его, но я не захотел. Пришлось дедушке сделать это за нас.

— Ну, ты замечтался! — говорит отец. — Старые воспоминания, наверно? Пойдем же!

Он стоит на лестнице и ждет. Мы входим в дом.

Лишь здесь, при ярком свете шестирожковой люстры, которую я так хорошо помню, я по-настоящему разглядел его и поразился. Неужели он такой старый? Неужели десять лет так его состарили, или же это я плохо помню? Фигура его, как и прежде, такая же гибкая и стройная, но от волос остался только жиденький венчик на лысом черепе, а остро очерченный нос кажется еще длиннее. Он взмахивает руками, когда снимает пальто, этими своими длинными руками, которые, я помню, никогда не бывали в покое.

Он открывает дверь из прихожей в комнату, но, по-видимому, никого не застает, потому что закрывает снова.

— Садись, а я приготовлю выпить перед едой. — Он показывает на угол возле камина. Это было его излюбленное место. Он возится с бутылками в шкафу, потом отходит и кричит наверх около лестницы:

— Я пришел. Скоро обедать?

Ответа нет. Он пожимает плечами, идет к шкафу, приносит виски, вермут и воду и ставит на стол.

— Ты что будешь?

Я выбираю вермут. Себе он наливает виски, похоже, очень крепкое.

— Ну, вот ты теперь какой! — говорит он. — Да, долго же ты искал сюда дорогу.

Я не знаю, что отвечать.

Через секунду он опять встает со стула.

— Интересно, а где же жена? Куда все подевались?

Он идет по коридору, по-видимому, в кухню. Я сижу, осматриваюсь, и мне трудно заметить хоть какие-нибудь перемены в этой комнате, которую я так хорошо помню, но я все-таки чувствую, что что-то тут изменилось. Просто не могу уловить глазом, что же именно.

Он возвращается и, не садясь, идет опять за содовой.

— Жена в городе. — Он торопливо взглядывает на часы. Уже в третий раз, как мы вошли. — Наверно, разговоры с приятельницами. И неизвестно, когда вернется. Будем есть или подождем? Ты голодный?

— Нет-нет, — поспешно отвечаю я. — Есть я вообще не буду. Я договорился встретиться кое с кем. Зашел только для того, чтоб вот это передать.

Протягиваю ему сверток и, видя его в руках у отца, чувствую великое облегчение.

— Ну, спасибо. — Отец вертит его, рассматривает с обеих сторон, кладет на стол между нами и торопливо начинает меня расспрашивать. Оттого, быть может, что я сказал, что скоро уйду. Нравится ли мне моя работа? Сколько я получаю? Скучаю ли по Копенгагену, или мне и там хорошо? Намерен ли специализироваться в этой области?

Но немного погодя он снова берет сверток со стола, может быть, мои ответы кажутся ему чересчур лаконичными.