Современная нидерландская новелла

Рождественский стол выглядел празднично. Зажаренная индейка была покрыта золотисто-коричневой корочкой, и ничто не выдавало ее истинного происхождения. Сестра даже приделала к ланкам бумажные кисточки и украсила блюдо веточками остролиста. Мать приготовила салат из тертой свеклы, добавив в него капельку уксуса и яблоко, которое ей дала подруга. Луковицы тюльпанов походили на печеные каштаны, а по подливке нипочем нельзя было сказать, что птицу зажарили на смеси вазелина и прогорклого говяжьего жира. Сложив руки, отец приготовился к молитве. Я же сидел с открытыми глазами и смотрел на жаркое. Потом перевел взгляд на камин. Среди поблекших от времени перьев вызывающе выделялись свежестью и сине-зеленым бархатным блеском темных глазков те, что поставил в вазу я. Отец на секунду запнулся, и я быстро посмотрел на него. Он проследил за моим взглядом, и в его глазах вспыхнул мрачный огонь. Глядя на меня, он продолжал читать молитву:

— …и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.

СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Перевод С. Белокриницкой

Осень разгуливала огненно-рыжей птицей, с безрассудной щедростью умирания сбрасывающей на синий асфальт свои оранжевые перья. Герман попытался поймать несколько влажных золотых листьев, зигзагами скользивших вниз так близко, что он мог их достать. Но от внезапного порыва ветра, вызванного его резким движением, — или потому, что им противны его худые бледные руки, подумал Герман, — они плавно опустились на землю вне пределов его досягаемости. Все утро он просидел на краю парка над польдером, созерцая панораму города. Бессмысленная суета поездов, скучное гудение самолетов, которые выводили на фоне туманного осеннего неба буквы рекламы, надоели ему до ломоты в пояснице.

— Ты вступаешь в жизнь, — напутствовал его отец, когда он утром отправился устраиваться на работу. А он в ответ пробормотал, правда уже закрыв за собою дверь:

— На черта мне ваша жизнь, лучше бы вовремя воспользовались противозачаточными средствами!

В Писании сказано: «Плодитесь и размножайтесь», но надо же и свою голову на плечах иметь, думал он с раздражением.

Нет, он палец о палец не ударит, чтобы вложить и свой камень в общую кладку, как принято выражаться у них дома. Я такую глыбищу приволоку, чтоб их всех раздавила, думал он мстительно. Все мои товарищи учатся дальше, только мне нельзя. Я жертва усердия, с которым они выполняют божью заповедь о размножении. Не продлятся дни мои на той земле, которую дал мне господь бог мой, ибо я проклинаю отца моего и матерь мою.

Скамейка, на которой он сидел, вся позеленела от желчи, изрыгаемой им по адресу друзей и родных, а может, просто от плесени. Он не то задремал, не то и вправду увидел в туманном воздухе длинные полотнища — сначала они парили в небе, потом стали виться вокруг его головы. На них было написано затейливыми буковками, не соответствовавшими значительности содержания: «Если левая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше… если левый твой глаз соблазняет тебя, вырви его…»

Текст остался недописанным, потому что легкий октябрьский ветерок осторожно и ласково, как опытная сиделка, обмотал ленты вокруг его головы; он почувствовал себя мухой в паутине. Его голова превратилась в белый обрубок, лишенный обоняния и слуха.

Он направился к аптеке. Аллеи парка, в которых фантастическими золотыми бабочками кружились листья, тоже напоминали длинные марлевые полотнища. Он остановился у витрины, заглянул внутрь — нет ли там кого из знакомых. Аптека была пуста. Он вошел и купил пять пачек широкого бинта.

— Хочу сделать сачок, бабочек ловить, — сказал он, ухмыляясь.

Выйдя на улицу, он осознал всю неправдоподобность своего объяснения. Кто ж поверит, что он будет сшивать полоски. И потом, какие бабочки осенью? Он потрогал рукой глаза, и ему пришел в голову иной, тайный смысл этих слов. Накинуть сачок на свои глаза; его глаза — вот мотыльки и махаоны, для которых он готовит западню.

Он поспешил домой. Потихоньку открыл дверь, но, взглянув на вешалку, убедился, что предосторожности излишни. Пальто матери там не висело. Очевидно, отправилась по магазинам. Братья и сестры были в школе. Он поднялся к себе в каморку на чердаке. Подошел к зеркалу, долго стоял перед ним, изучая свою угрюмую физиономию.

У меня глубоко сидящие глаза, они не стремятся к свету, подумал он. А складка между бровей оттого, что я замышляю злое дело.

Он взял бинт и начал тщательно обматывать себе голову. У глаз и рта он оставил узкие щелочки, как предательские незаметные расселины на ледяной равнине Арктики. Потом осторожно спустился по лестнице и сел в плетеное кресло на балконе. Солнце пригревало его руки, лежавшие на коленях. Устало рокотали рекламные самолеты. Как будто ничего не произошло, как будто все это дурной сон. Он услышал шаги матери, поднимающейся по лестнице.

Если ее хватит удар, когда она увидит меня в таком состоянии, стоит, пожалуй, вылупиться из кокона, подумал он.

Вошла мать. Схватила его за плечо.