Современная нидерландская новелла

Утром все случившееся накануне показалось мне неясным сном. Но продолжалось это недолго. «Неужели мальчишки так рано начали запускать воздушных змеев?» — подумал я, лениво потягиваясь и глядя на ограниченный оконной рамой кусок неба. Такова была последняя мысль, уходящая своими корнями в прошлое. Во сне ко мне снова вернулась наивная вера в законы природы. Это были не воздушные змеи, не летучие мыши, не птицы, не летучие рыбы, даже не доисторические птеродактили или археоптериксы. Существа, которые парили, порхали и пикировали в небе, никогда прежде не встречались на нашей планете, они словно явились из иных миров.

Я подбежал к окну и стал на колени. Теперь я мог увидеть все. Каждое из существ отличалось от всех остальных; классов и видов у них, похоже, не было. Они летали на пестрых светящихся пленках, покрывалах, коврах, даже на хлопьях пены, которую сами же создавали. Некоторые прилетали издалека и тотчас вновь исчезали, будто стремились к какой-то неведомой цели, другие, резвясь, носились туда и сюда, а временами замирали в неподвижности. Наибольшее впечатление произвел на меня внушительный по размеру летающий глаз; словно бросив якорь, он вдруг остановился над церковью и довольно долго смотрел вниз, на Рейссен. А затем поднял парус и удалился.

Некоторые существа, похожие на снежные хлопья, вертикально падали сверху и, так же вертикально поднимаясь, вновь исчезали, как бы получив представление о том, что происходит на земле. Одно из них опустилось недалеко от меня на край крыши, превратилось в жидкость, стекло по водосточной трубе, опять обрело первоначальный вид и осталось сидеть на улице, высунув язык, напоминавший школьную доску с таблицей умножения.

Все это творилось при ярком солнце ранним утром, в половине восьмого.

Улица подо мной тоже кишела существами: одни ползали, другие потихоньку текли вперед, а третьи неподвижно сидели на ступеньках, подоконниках или просто у стен, непоколебимо, устрашающе уверенные в себе, как хозяева.

Нет, мир уже не принадлежал нам. Рейссен не принадлежал больше своим жителям.

А сами жители? Я впервые обратил внимание на них. Они вели себя как ни в чем не бывало. Зеленщик де Ланге со своей тележкой уже звонил у моих дверей; напротив, у Эфтинка, Натье протирала окна; еще через несколько домов служанка господина Вингердхофа скребла тротуар, и я увидел, как осторожно она обошла зеленое, похожее на кошку, животное. Значит, другие люди тоже все замечали.

Где же тогда они черпали силы для спокойного продолжения будничных дел, словно ничего вокруг не изменилось? В собственном страхе. Страх держал их в узде. Один вопль — и начнется суматоха, они это чувствовали и потому не хотели ничего замечать, я был убежден, что никто слова не сказал соседям по поводу увиденного, будничная жизнь поддерживалась грубой силой. Все это, как мне казалось, можно было прочитать сверху на их напряженных лицах.

Я быстро оделся и поспешил к Хендриксу. Мы с ним были не такими.

Войдя в комнаты, я ничего особенного не приметил — видимо, диковинные существа еще не проникали внутрь домов.

Хендрикс уже побывал в городе.

— На улице Бомкамп образовалась трещина метров пять шириной и такая глубокая, что дна не видно. Чтобы попасть на вокзал, приходится идти по улице Хаар, а затем огибать газовый завод. Виллем Вестринк, директор местной фабрички, которому по делам нужно было первым поездом выехать в Амстердам, на полной скорости рухнул в трещину вместе с машиной и уже никогда оттуда не выберется. Теперь там поставили ограждение.

Хендрикс был бледен, его трясло. Я поделился с ним результатами своих вчерашних размышлений, но мой рассказ не произвел на него никакого впечатления.

— Я чувствую себя потерянным, — сказал он, — как лист, оторвавшийся от дерева.

Чтобы отвлечь Хендрикса, я показал ему существо, чей язык был похож на школьную доску с таблицей умножения; оно сидело под окном и что-то вычисляло при помощи своего языка, с которого на крупный плоский булыжник сбегали итоги сложений и вычитаний. Кабинет редкостей полностью утратил теперь свою ценность — где уж ему тягаться с такими фокусами. Осознав это, Хендрикс опечалился.