Современная польская повесть: 70-е годы

Wladyslaw Terlecki. ODPOCZNIJ PO BIEGU

Pa'nstwowy Instytut. Wydawniczy. Warszawa, 1975

Перевод В. Левидовой и С. Свяцкого

Юлиан Кавалец

Серый нимб

Книга получила первую премию на общепольском литературном конкурсе, посвященном 30-летию Польской рабочей партии.

Допустим, что кто-то жил себе спокойно, никогда не брался ни за какие трудные дела, не очень-то рисковал, не вступал в борьбу, где могли проломить голову или пробить сердце, и, так поживая, состарился и почувствовал себя худо, так худо, что пришлось улечься в постель; а когда лежал в постели, подавали ему укрепляющие бульоны и лекарства, но это не помогло, и он умер; от такой смерти никакого прибытка, разве что какие деньги или вещи, оставшиеся в наследство, но не об этом речь.

А случается и так: кто-то и не старый, и живет себе спокойно, ни за что трудное не берется и в борьбу не вступает, не очень-то рискует, и вдруг что-то с ним случается, он ложится в постель и говорит, что ему худо, и, хоть пичкают его разными хорошими лекарствами, с постели он уже не встает и умирает; от такой смерти тоже нет никакого прибытка.

Можно бы перечислить много разных смертей, которые ничего не дают и ничему не помогают, относится это главным образом к тем, которые наступают в постелях под заботливыми и вроде бы ободряющими взглядами близких, а на самом деле поторапливающими — скорее бы уж, чтобы и себя и нас не мучил, — много можно перечислить таких смертей, после которых ничего не остается, разве что какие деньги либо наследство.

Но если кто-то идет по жизни без оглядки в одном направлении, ибо верит, что так надо, и до последнего защищает одно дело, потому что имеет сильную веру, такую сильную, что защищает это дело, хотя оно и проигрывает, хотя и кажется, что оно никогда не победит, а оно все же побеждает, и вот он уже победитель, но есть и побежденные, которые тоже верят в свое дело, яростные и мстительные побежденные, которые найдут кое-кого и натравят на победителя, и те вечером, неожиданно и коварно подкравшись к победителю сзади, ловко накинут петлю на шею, не позволят ему прошептать даже слова и потянут его за собой, как скотину; но дело его все равно возьмет верх.

В этом случае, если ты его близкий, то получаешь от смерти большую выгоду, и она, эта смерть, идет с тобой как добрый друг и облегчает тебе жизнь.

Ты угадаешь это до того, как тебе исполнится семь лет, по какой-то доброй, сочувственной и обещающей улыбке, по словам — это тот, ну знаете, тот сирота, ну знаете чей, того, которого… и руки говорящего украдкой потянутся к шее и сделают движение, как бы завязывая шарф или галстук; ведь дело в том, чтобы при матери и ребенке не произнести слова «повесили» и не опечалить их.

А когда тебе стукнет семь лет, ты очень хорошо поймешь, что та смерть — твой добрый опекун, поймешь это, едва переступив порог школы, оказавшись лицом к лицу с учителем, когда он возьмет тебя за руку и проведет по коридору и любезно скажет твоей матери — большой, хороший мальчик, он наверняка будет хорошо учиться.

Позже, возможно, значительно позже, ты убедишься, что если бы не накинули петлю на шею тому, кто защищал свое дело и верил в него, как в своего бога, то учитель не был бы так уверен в том, что ты будешь хорошо учиться; такую уверенность вселила в него именно та смерть, не в постели, не в семейном кругу, не с лекарствами, когда с готовностью исполняется любое желание — укройте меня, откиньте одеяло, приподнимите голову, поднимите ногу, подержите за руку, холодно, жарко… — а смерть в чистом поле, на пригорке, где растет несколько деревьев, когда не исполняются желания и даже просьбы; потому что его держали, обмотав вокруг шеи веревку, словно собаку на привязи, а он, напрягая шею, шептал — хочу попрощаться с бабой.

— Обойдешься.

— Хочу взглянуть на ребенка в люльке.

— Обойдешься.

Хочу взглянуть на ребенка в люльке — это написано на первой странице того уже пожелтевшего тома, где приведены показания обвиняемых и свидетелей, его достали для меня с верхней полки; а прежде чем его достали и дали мне, и предложили присесть у стола в тихой комнате судебного архива, я шел по холодным сводчатым коридорам старинного здания, в котором уже издавна помещается суд; а еще раньше удовлетворили мою просьбу, разрешив ознакомиться с актами процесса о повешении А. В., имевшем место четырнадцатого, а точнее, в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое апреля 1945 года.

Повешение, почему именно повешение, почему петля, а не пуля… В этом томе актов и показаний, с которым мне так любезно разрешили ознакомиться, есть все, что имеет отношение к той смерти, есть там и просьба А. В. о пуле.