Современная словацкая повесть

Митух получил письмо от Адама. Адам много чего писал о Молчанах — что в деревне недовольство, что Кубица и Бенко установили какие-то чудные порядки и надо бы созвать партизан, прежде всего Порубского и Зубака, но из партизан никого нет, и ничего о них не слыхать, уж не за решеткой ли они, писал о своем семействе, а в конце прибавил: «Мама пока здорова и хорошо видит только не слышит и все молится о мире чтобы никогда больше не было войны и еще пересылаю тебе письмо которое пришло к нам в Молчаны неизвестно от кого скорей всего от какой-то твоей знакомой». Инженер Митух, весьма удивленный, с любопытством вскрыл и второй конверт. Письмо было короткое. Митух прочитал его в один прием, но еще долго не отрывал взгляда от следующих строчек: «Ваш высокий пост, несомненно, дает вам возможность бывать в Праге довольно часто. Будьте столь любезны, навестите меня, как только приедете в Прагу». Митух читал снова и снова. Оба письма он вынул из почтового ящика, когда пришел домой с работы. Он был один дома, сидел в кресле у радиоприемника и слушал контральто исполнительницы негритянских спиричуэлс. Несколько раз перечитал он не только само письмо, но и адрес Гизелы. Потом сложил конверт, сунул в карман, выключил приемник и отправился к Дунаю, где его жена гуляла с детьми. По дороге много думал о себе и о Гизеле Габоровой. В трамвае его внимание привлекли четыре девушки, хорошенькие и хорошо одетые. Каждая держала под мышкой теннисную ракетку в полотняном чехле. Он сидел и задумчиво смотрел на них. У Национального театра он сошел и направился на набережную Дуная. Там было много детей и много мамаш. Матери гуляли, сидели на скамейках, а дети резвились. Митух заулыбался и слегка подался вперед.

— Папа! — закричали сыновья, близнецы Петер и Иван, устремляясь к нему. — Папа!

Петер прибежал первым и бросился к отцу на шею. Иван поотстал, остановился и заплакал.

Митух с Петером на руках поспешил к Ивану. Он взял мальчиков за руки, и они быстро пошли туда, куда показывал Петер.

— Вон мама!

— Почему ты здесь? — спросила жена и улыбнулась, чтобы скрыть беспокойство. — Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось.

— А почему ты приехал?

— Побыть с вами.

— Завтра едешь?

— Еду.

На следующий день он опять был в Праге на совещании геологов. Совещание затянулось на три дня, а когда кончилось, Митух в тот же день после обеда заехал к Гизеле Габоровой.

— Видите ли, — заговорила она, когда он уже минут десять сидел в ее однокомнатной квартирке в красном кресле и успел выслушать печальную повесть о том, как доктор Главач обманул ее, обобрал и, прихватив ее капиталы и кое-какие ценные вещи, уехал на Запад. Митуху было нечем дышать в этой душной комнате, пропитанной запахами табачного дыма, алкоголя и парфюмерии, хотя в квартире было прибрано и открыто окно на майскую улицу. — Мне бы хотелось как-то наладить свою жизнь — каждый имеет право жить по-человечески, не правда ли? — за этим я и ездила тогда в Кошице, но мне мешают Молчаны. Я могла бы устроиться получше, получить более приличную должность, чем теперь — в торговой сети, но я не знаю, какую характеристику мне пришлют из Молчан их теперешние хозяева. Вы ведь меня хорошо знаете, не так ли?

Митух сидел, положив руки на подлокотники, молчал, смотрел на Гизелу. То и дело переводил взгляд беспокойных черных глаз на тюльпаны — семь желтых и один лиловый, — стоящие в вазе на спинке дивана. Он вполуха слушал, что она говорила, а сам перебирал в памяти ее слова в январе сорок пятого. «Йожо, Йожо, не знаешь ты жизни. Йожо, глупенький». Он разглядывал Гизелу, пополневшую, в легком шелковом платье. Белая кожа длинной шеи и овального лица по-прежнему безупречна, в голубых глазах, как показалось Митуху, усмешка уверенного в себе человека.

— За чем же дело стало, — ответил он холодно, — коль скоро вы утверждаете, что насчет Шталей и партизан просто сболтнули, что все это неправда, а сказали вы так просто, чтобы удержать меня при себе в те грозные дни. Тогда вы, по вашим словам, очень боялись партизан. — Он глянул на часы: в его распоряжении еще четыре минуты.

— Со Шталями дело обстояло так, как я говорю, с партизанами тоже.

Инженер Митух задумался. «Тебе что за дело, Йожо! Сейчас каждый живет, повинуясь только инстинкту. Старается избежать опасности. И я тоже — старалась, стараюсь и буду стараться избежать ее». Он пошарил по карманам в поисках сигарет. «Не надо ничего от меня требовать! Мы не знаем, что будет с нами через минуту. Йожо, Йожо! Нам теперь остается одно из двух — либо тебя кто-то выдаст, либо ты кого-то выдашь».

— Курите, пожалуйста! Сигареты на столе.

— Благодарю.

— Так вот, — сказала Гизела Габорова. — Если бы вы заехали как-нибудь в Молчаны или написали туда, мне это могло бы помочь. Можно будет устроиться на работу получше… И потом, что тут особенного, — продолжала она, откинувшись на диванную подушку в цветочек и надменно вздернув голову, — и без того все, что тут делается, сплошное очковтирательство.

— Что вы называете очковтирательством?

— Да все!

— А конкретно?

— Все, что тут делается!..