Современная венгерская проза

— Хороших вещей в продаже в самом деле уже нет. Напрасно будешь клянчить, просить, чтобы тебе продали те брюки, что в витрине, в левом углу… Распродано! Напрасно будешь говорить, что еще вчера их не было в витрине, что их выложили сегодня, и как это так могли распродать в таком большом универмаге, или в специализированном брючном магазине, или в доме одежды, или в шикарном салоне готового платья, или где-то там еще. Тебя вышибут из магазина и все тут, ты пас. Дурачок! Он хочет всего-навсего хорошие брюки! Чтоб были не желтые в красную полоску! Чтобы хорошо сидели! Чтобы не слишком мнущиеся! Чтобы их можно было носить. Человек с улицы входит в магазин, не родственник, не знакомый, он бы уплатил указанную на ценнике сумму до филлера, — и до свиданьица. Но фиг вам. На-ка, выкуси! Повторяю, ты глупее, чем я полагал.

— Выходит, мы должны были дать этому хмырю на лапу?

— Должны были дать.

Я же говорю, что ты с луны свалился. Тебя нужно запустить в космос, как ту обезьяну, не то шимпанзе, бог весть, как ее звали. Свидетелей мы не любим. Сознательный трудящийся швырнет тебе в морду твои деньги. Идти надо одному, как леопард. «На одну минуточку, маэстро!» — и отводишь его в сторонку. Мне нужно то-то и то-то. Брюки, ванну, водопроводный кран, пуловер, безболезненное удаление зуба, пиво в жару, ботинки на меху зимой — что угодно. Насуешь ему в лапу, сколько полагается. Есть определенные тарифы, по крайней мере минимальные.

Немного погодя они попросили меня выйти.

В подобной ситуации всегда чувствуешь себя неловко, в какой бы вежливой форме такая просьба ни выражалась. В однокомнатной квартире всегда обречен на такое, уже в самих ее размерах кроются все будущие унижения, нервозность, растущая быстро, как дождевой гриб, ненависть, скандалы или проглатываемая ярость, обида, злоба, вплоть до стремительно схваченного кухонного ножа. Оковы. Не бывает удобных оков. Или хотя бы сносных оков. Не бывает красивых оков. Они могут быть посеребренными, позолоченными, их суть — в размерах. Великолепно могу представить себе даже Святое семейство.

Восстав ото сна, Иосиф трясет Марию со словами:

— Мария, Мария (исполненная благодати, господь с тобою), ты храпишь!

— Хрр, что? Ты храпишь.

— Я?

— Ты. Благословенна ты среди жен, и благословен плод чрева твоего — Иисус, но ты храпишь, и это режет мне слух.

Мария же, вскрикнув, говорит:

— Дед твой храпел!

Так, помянув Матфана, от Матфана перейдя к Елеазару, от Елеазара к Елиуду, от Елиуда к Ахиму, от Ахима к Садоку, от Садока к Азору, от Азора к Елиакиму, от Елиакима к Авиулу, от Авиула к Зоровавелю, от Зоровавеля к Салафиилю, от Салафииля к Иехонии, к плену вавилонскому, вскоре доходят до Иакова, Исаака и Авраама, затем скачок назад и со стороны Иосифа следует горькое напоминание о некоем святом духе, и об ангеле господнем, который подчас является совсем запросто, и он, Иосиф, в это время должен выходить из комнаты в конюшню к ослу, а когда ему позволяют воротиться и он спрашивает у Марии, что случилось, она неизменно отвечает: великий свет. Мария же, в свою очередь, помянула про те несколько талантов, которые Иосиф получает за плотницкую свою работу.

Тем временем Иисус, проснувшись, хлопая глазами, смотрел на них при свете плошки. Потом зажмурился, чтобы не видеть. Потом заткнул уши, чтобы не слышать. Но несмотря на это и увидел, и услышал достаточно. Если у кого есть уши, чтобы слышать, пусть слышит, что надо и что не надо.

По этой причине, встав с кровати, он пробрался к двери и уже только оттуда, в ночном халате, с прической под битлов, громко сказал:

— Это соперничество между вами, на взгляд сына человеческого, подобно состязанию жеребцов. Ибо написано: «Почитай отца твоего и мать твою, и да будет жизнь твоя долгой на этой земле!» — но говорю вам, пусть лучше черт унесет меня в необитаемую пустыню, чем я буду и дальше слушать вашу руготню и перебранку.