Современники. Портреты и этюды

Такой же потрясающей пошлостью, судя по стиховому дневнику Саши Черного, отмечен каждый шаг интеллигента, перерожденного столыпинской реакцией. Вся его жизнь осуществляла собою программу политического ренегатства, индифферентизма и трусости:

Отбой, отбой,В момент любойПод стол гурьбой.В любой моментИндифферент:Семья, горшки,Дела, грешки,—Само собой —Отбой, отбой, отбой!«Отречемся от старого мира…»И полезем гуськом под кровать.

_________

Давайте спать и хныкать

И пальцем в небо тыкать…

Вообще Саша Черный умел мастерски ненавидеть. Вот какими словами он исхлестал, например, престарелых мещанок, съехавшихся на модный курорт:

Навстречу старухи, мордатые, злобные,Волочат в песке одеянья суконные.Отвратительно старые и отвисло утробныеПолзут и ползут, словно оводы сонные.

Вспоминаю, что Маяковский (позднее, в девятьсот пятнадцатом году) повторял эти стихи наизусть, не оттого ли, что учуял в них свое — свою манеру обличать и ненавидеть. Мне уже случалось говорить в другом месте, как сочувствовал Маяковский стихам Саши Черного. Однажды я спросил у него, кого он больше любит: Полонского, Майкова или Фета. Он засмеялся и сказал: «Сашу Черного». Из его стихов молодой Маяковский чаще всего декламировал — наряду со своими стихами, с такой же интонацией, с тем же издевательским пафосом «Мясо», «Обстановочку», «Колыбельную», «Всероссийское горе» и повесть про Арона Фарфурника — «Любовь не картошка».

Нарисовав тогда же мой портрет, Маяковский написал на нем несколько строк из Саши Черного:

Спи, мой мальчик, спи, мой чиж…и т. д.

Теперь портрет в Москве — в музее Маяковского. На портрете отчетливо видна эта надпись.

Судя по воспоминаниям Лили Юрьевны Брик, Маяковский в 1915–1916 годах был буквально одержим стихами Саши Черного и охотно применял их ко всякому житейскому случаю.

«Когда, — вспоминает Л. Ю. Брик, — на его просьбу сделать что-нибудь немедленно, [он] получал ответ: сделаю завтра, он говорил раздраженно:

Лет через двести? Черта в стуле!

Разве я Мафусаил?

(„Потомки“)

Если в трамвае кто-нибудь толкал его, он сообщал во всеуслышание:

Кто-то справа осчастливил —Робко сел мне на плечо.

(„На галерке“)

В разговоре с невеждой об искусстве:

Эти вазы, милый Филя,Ионического стиля.

(„Стилисты“)

Или:

Сей факт с сияющим лицомВношу как ценный вклад в науку.

(„Кумысные вирши“)

О чьем-нибудь бойком ответе:

Но язвительный СысойДрыгнул пяткою босой.

(„Консерватизм“)

…Рассказывая о каком-нибудь происшествии:

Сбежались. Я тоже сбежался.Кричали. Я тоже кричал.

(„Культурная работа“)»[128]

«Иногда мы гуляли под „Совершенно веселую песню“ Саши Черного. Эта невеселая „Полька“ пелась на музыку Евреинова. Он [Евреинов] часто исполнял ее в „Привале комедиантов“, сам себе аккомпанируя:

Левой, правой, кучерявый,Что ты ерзаешь, как черт?Угощение на славу,Музыканты — первый сорт». [129]

«На неопределенный, но всегда один и тот же мотив (если Маяковскому загораживали свет, когда он рисовал, или просто становились перед самым его носом):

Мадам, отодвиньтесь немножко,Подвиньте ваш грузный баркас.Вы задом заставили солнце,А солнце прекраснее вас.

(„Из „шмецких“ воспоминаний“)[130]

Я и сейчас, когда перечитываю стихотворение Саши Черного „Мясо“, слышу громыхающий бас Маяковского, произносящий с суровой гадливостью:

В лакированных копытахРжут пажи и роют гравий,Изгибаясь, как лоза, —На раскормленных досытаСодержанок в модной славе,Щуря сальные глаза.»