Современники: Портреты и этюды (с иллюстрациями)

Началось его сотрудничество так: Д. С. Левин, хозяйственник, работавший у нас во «Всемирной», очень милый молодой человек, каким-то чудом добывавший для нас, «всемирных литераторов», дрова, однажды обратился к Александру Александровичу с просьбой вписать в его альбом какой-нибудь стихотворный экспромт. Блок тотчас же исполнил его просьбу. С такой же просьбой Левин обратился к Гумилеву. Гумилев тоже написал ему несколько строк. Очередь дошла до меня, и я, разыгрывая из себя моралиста, обратился к поэтам в «Чукоккале» с шутливым посланием, исполненным наигранного гражданского пафоса:

За жалкие корявые поленья,За глупые сосновые дроваВы отдали восторги вдохновеньяИ вещие бессмертные слова.Ты ль это, Блок? Стыдись! Уже не роза,Не Соловьиный сад,А скудные дары из СовнархозаТебя манят.Поверят ли влюбленные потомки,Что наш магический, наш светозарный Блок

Мог променять объятья НезнакомкиНа дровяной паек.А ты, мой Гумилев! Наследник Лаперуза,Куда, куда мечтою ты влеком?Не Суза знойная, не буйная Нефуза,—Заплеванная дверь ПетросоюзаТебя манит: не рай, но Райлеском!И барышня из ДомотопаТебе дороже Эфиопа!

Гумилев немедленно — тут же на заседании — написал мне стихотворный ответ:

Чуковский, ты не прав, обрушась на поленья,Обломки божества — дрова.

Когда-то деревам — близки им вдохновеньяТепла и пламени слова.

и т. д.

А Блок отозвался через несколько дней. Его стихи представляют собою ответ на мои ламентации по поводу мнимой измены «Незнакомке» и «Соловьиному саду». Уже в первой строке своего стихотворения он самым причудливым образом подменяет романтическую розу, упомянутую в моем обращении к нему, другой Розой, чрезвычайно реальной: Розой Васильевной, тучной торговкой, постоянно сидевшей на мраморной лестнице нашей «Всемирной» с папиросами и хлебными лепешками, которые она продавала нам по безбожной цене. Это была пожилая молчаливая женщина, и кто мог в те времена предсказать, что ей будет обеспечена долгая жизнь в поэтическом наследии Блока?

Стихотворение начинается так:

Нет, клянусь, довольно РозаИстощала кошелек!Верь, безумный, он — не проза,Свыше данный нам паек!Без него теперь и ПозаПрострелил бы свой висок.

Вялой прозой стала роза,Соловьиный сад поблек.Пропитанию угроза —Уж железных нет дорог.Даже (вследствие мороза?)Прекращен трамвайный ток.Ввоза, вывоза, подвоза —Ни на юг, ни на восток,В свалку всякого навозаПревратился городок…

и т. д.

В стихотворении перечисляются те тяготы тогдашнего многотрудного быта, которые в настоящее время стали уже древней историей. Отдавая мне эти стихи для «Чукоккалы», Блок сказал, что он сочинил их по пути из «Всемирной», но, когда стал записывать их, многое успел позабыть и теперь уже не может припомнить.

Заканчивалось стихотворение бодрыми, мажорными строчками, в которых Блок весело отметал от себя мою шутливую апелляцию к потомкам:

А далекие потомкиИ за то похвалят нас,Что не хрупки мы, не ломки,Здравствуем и посейчас.(Да-с!)Иль стихи мои не громки?Или плохо рвет постромкиРомантический Пегас,Запряженный в тарантас?

Стихи чеканные, крепкие, звонкие. Самое совершенство их формы говорило, казалось бы, о душевном здоровье Блока, о том, что он и вправду «не хрупок и не ломок».