Современницы о Маяковском

До обеда Маяковский работал в гостинице, сидя за столом на балконе или расхаживая из комнаты на балкон и обратно. Он читал газеты и всякие рукописи, которые ему присылали, и писал. Встречался с режиссером Смоличем[4], с которым обсуждал постановку Октябрьской поэмы в Ленинграде к десятой годовщине революции. Встречался с разными товарищами из редакций. Я жевела образ жизни курортника, ходила купаться и загорать, к обеду мы встречались в ресторане-поплавке в конце набережной.

В ожидании обеда Маяковский рисовал на бумаге, которой вместо скатерти были покрыты столики. Он изрисовывал всю поверхность столика. Особенно часто и хорошо рисовал лошадок, у которых пар валил из ноздрей.

Всегда очень щепетильный в отношении чистоты, и здесь Маяковский требовал, чтобы фрукты, помидоры и даже бокалы еще раз специально для нас перемывались кипяченой водой. За обедом мы пили белое вино, подливая его в лимонад.

После обеда бывали часы отдыха перед ежедневными вечерними выступлениями.

В эти часы мы гуляли, иногда приходили гости: Юлия Солнцева[5]

, тогда киноактриса, а теперь кинорежиссер, человек по фамилии Чайка и еще кто-то, и все сидели на балконе у Маяковского.

А чаще в это время Маяковский играл на бильярде. Меня он никуда от себя не отпускал. Чтоб не было скучно глядеть на игру, мне покупались персики и виноград, выдавалась какая-нибудь газета. Сначала мне было интересно смотреть на игру, и я даже стала разбираться в "пирамидах" и "американках". Но игра шла часами. Играл он азартно и подолгу, пока не являлся Лавут[6] и настойчиво напоминал, что пора ехать. Как-то, обыграв маркера, Маяковский радостно объявил:

— Обыграть маркера — это все равно что переиграть Шопена.

По правде говоря, сидеть в прокуренной бильярдной мне не очень нравилось. Но зато наступал вечер, и я бывала на всех выступлениях Маяковского! Каждый вечер я слушала, как он читал свои стихи.

По странному совпадению, в день, когда я пишу эти страницы о моем отпуске в Крыму в двадцать седьмом году, я получаю письмо от одной старой моей знакомой, в котором она пишет: "Я в Сухуми. Лежу сегодня на пляже и читаю в путеводителе по Черному морю, что Маяковский в августе 1927 года заканчивал поэму "Октябрь" в гостинице "Россия" в Ялте, и вспомнила, как встретила Вас в сентябре тысячу лет назад, на такой же жаркой набережной, как здесь сегодня. Вы не помните, как мы пошли тогда вместе с Маяковским корову в лотерею выигрывать?"

И я, конечно, вспомнила, как встретилась с этой девушкой-студенткой и как мы пошли вместе с Маяковским в городской сад играть в лотерею, где главным выигрышем была корова, и как Маяковский обсуждал, кому мы ее подарим, если выиграем.

Однажды я получила в гостиницу записочку от молодого человека, с которым познакомилась, гуляя. Узнав об этом знакомстве и сильно преувеличив мой интерес к этому молодому человеку, Маяковский вдруг страшно ревниво стал меня отчитывать за это знакомство и потребовал, чтобы духу его около меня больше не было.

— А если вы не можете ему это сказать, то я пойду и скажу сам, — рычал Маяковский.

Я перепугалась такого гнева и возможного скандала. Случайный молодой человек не стоит того, чтобы Маяковский огорчался и сердился по этому поводу.

Но после этого случая Маяковский больше уж не отпускал меня гулять далеко от себя.

На следующий же день с утра он меня наказал, и я не смела никуда уходить, а должна была сидеть на его балконе, пока он работал в комнате.

Я посидела-посидела и решила спрятаться и посмотреть, что с ним будет, когда он меня хватится, и перелезла через балконные перила на соседний балкон. Маяковский работал очень сосредоточенно и хватился меня только спустя какое-то время. Он нашел меня и опять отчитывал, но уже без ревности и злости, а очень мягко, по-отечески внушая мне, что неприлично барышням лазить через заборы и перила.

Тогда же, в Ялте, Маяковский окончил работу над Октябрьской поэмой, но на выступлениях он ее еще не читал.

Администратор Лавут устраивал эти вечера выступлений так: сначала по городу или курортному поселку расклеивались афиши, на которых огромными буквами было напечатано одно слово:

М_А_Я_К_О_В_С_К_И_Й.

Когда все узнавали о его приезде и заинтересованные ждали — где? и когда? — появлялась вторая афиша с точным указанием дня, места выступления и с тезисами разговора-доклада.

Билеты всегда были распроданы все. Да еще сколько людей приходило слушать по пропускам, по запискам! Если Маяковский читал не все, что стояло в афише, он что-нибудь прибавлял.

Тогда в Крыму каждое выступление начиналось так: Маяковский выходил на эстраду, рассматривал публику, снимал пиджак, вешал его на стул. Затем вынимал из кармана свой плоский стаканчик и ставил его рядом с графином воды или бутылкой нарзана.

Из публики сразу начинались вопросы и летели записки: "Как вы относитесь к Пушкину?", "Почему так дороги билеты на ваш вечер?".

— Это неприлично подтягивать штаны перед публикой! — кричит кто-то.

— А разве приличнее, чтоб они у меня упали? — спрашивает Маяковский.