Современницы о Маяковском

Пока Володя был в Америке, да и после его приезда, когда он жил в Сокольниках, я ночевала у него в Лубянском проезде. Подъезд во дворе огромного хмурого дома; комната в коммунальной квартире, дверь прямо из передней. Одно окно, письменный стол, свет с левой стороны. Клеенчатый диван. Тепло, глухо, не очень светло, отчего-то пахнет бакалейной лавкой. Спать на клеенке было холодновато, скользила простыня. Я видела в Музее Маяковского в Москве макет этой комнаты, в которой Маяковский застрелился, — когда я там жила, и мебель была не та, и стояла она иначе.

Лиличка поехала встречать Володю в Берлин. Это, наверное, было зимою, она вышла из вагона в Москве в серой беличьей курточке. За ней Володя. Впоследствии, когда мне случалось ходить с Маяковским по московским улицам, я поняла, какая же у него теперь слава! Извозчики и те на него оглядывались, прохожие говорили: "Маяковский!.. Вот Маяковский идет!.." А что делалось в Политехническом музее, на его вечере "Мое открытие Америки"! Как было хорошо! И мне вспоминался Маяковский в день выборов "короля поэтов"… Врагов и теперь было немало, а то и больше, но как же теперь Маяковский владел собой, залом, своим мастерством! Восторг молодежи сметал все остальное. Как это было прекрасно.

* * *

На даче у нас бывало много народа: Никулин[31], Асеев, Осип Бескин[32], Яша Эфрон, Пастернак

[33], Шкловский, Родченко[34], Крученых, молодой Кирсанов[35]… С тех пор мне запомнились первые стихи, которые я слышала от Кирсанова, они произвели на меня впечатление, и часто я их про себя повторяю: называются они "Бой быков" и посвящены Маяковскому. В них говорится о том, как тореро убивает быка под восторженные крики толпы, а бык ведь хотел человеку служить.

Он томился, стоная:

— "Ммму…

Я бы шею отдал

ярму,

У меня сухожилья

мышц,

Что твои рычаги

тверды,

Я хочу для твоих

домищ

Рыть поля и таскать

пуды-ы"…

С тех самых пор я эту бычью муку часто сама для себя цитирую, с тех пор, с тех самых пор…

Бывал также на даче в Сокольниках Жан Фонтенуа, тот самый молодой человек, который проводил Маяковского в "Истрию" от министра де Монзи, "свой парень", бывший комсомолец, только в партию не вступил почему-то… В Москве он пребывал в качестве корреспондента агентства Гавас, французского ТАССа. Вначале Фонтенуа, или, как его прозвали в Москве, Фонтанкин, посылал из Москвы восторженные корреспонденции, но вскоре его вызвали в Париж, где ему, очевидно, было сделано должное внушение, так как по возвращении тон его статей внезапно круто изменился. Как-то раз, еще до моего приезда в Москву, он привез к Маяковскому и Лиле, которые тогда еще жили в Водопьяном переулке, известного французского писателя Поля Морана[36]. Писателя встретили чрезвычайно гостеприимно, кормили пирогами и отпустили, нагруженного подарками. Вернувшись в Париж, Моран в скором времени выпустил книгу рассказов, в одном из которых, под заглавием "Я жгу Москву", он описал вечер, проведенный с Маяковским, и всех присутствовавших на этом вечере. Это был гнуснейший пасквиль, едва прикрытый вымышленными именами. Я помню, как много позднее в Париже Маяковский по этому поводу недоуменно пожимал плечами и все собирался выпустить книгу, где бы напротив каждой страницы Морана шел рассказ о том, как оно все было на самом деле. Жаль, что он этого не сделал, блестящий бы получился рассказ, помимо ответа Морану.

При мне Фонтанкин привез в Сокольники журналиста Анри Берро. Анри Берро, вернувшись во Францию, написал о Советской России отвратительный репортаж. Когда сведения об этом дошли до Москвы, а Фонтанкин появился в Сокольниках, Маяковский, не отрываясь от игры на бильярде, сказал ему: "Фонтанкин, если ты еще раз приведешь к нам француза, я тебе морду набью".

Фонтенуа в скором времени выслали из Москвы. Его последующая судьба настолько показательна, кривая нравственного падения настолько крута, что в романе писатель вряд ли разрешил бы себе с такой отчетливостью описать жизнь растленного человека. Что касается Поля Морана, то он во время оккупации работал с немцами и после освобождения бежал в Швейцарию. Сейчас вернулся в Париж и пишет в газетах как ни в чем не бывало. Анри Берро был после освобождения посажен, потом помилован и умер своей смертью.

* * *

Пробыв в Москве больше года, я вернулась в Париж. Перед отъездом Володя советовал мне не уезжать, выйти замуж за такого-то, или такого-то, или еще такого-то… Не собираясь ни за кого замуж, я хотела поехать в Париж, законно развестись с моим французским мужем, а там видно будет. В скором времени, ранней весной 1927 года, в Париж приехал Маяковский.

Опять мы стали ходить в "Гранд-Шомьер" и покупать галстуки и рубашки, встречаться с людьми, опять Маяковскому приходилось разговаривать на "триоле". Возможно, что некоторые из встреч, о которых я уже писала, приходились на этот приезд. Знаю, что в этот раз состоялся вечер Маяковского в кафе "Вольтер" против Люксембургского сада. Было полным-полно. Маяковский посередине, как в цирке: "Ну что же мне им прочесть, Элечка?" Читает, гремит, поражает…