Современный английский детектив

— Милая миссис Роуд, — произнесла Шейн Хект отвлеченно-рассеянным голосом, приберегаемым для самых ядовитых шпилек. — Такая славная… и вкусы такие простые, вы не находите? Ну кому бы еще пришло в голову украсить стену фарфоровыми уточками? Очаровательно, вы не находите? Как в чайной лавке. Любопытно, где она их покупала? Надо будет у нее спросить. Мне говорили, отец ее живет близ Борнмута.

Должно быть, ему так одиноко там. Ведь такие вульгарные места, и поговорить не с кем.

Филдинг откинулся на спинку стула, обозрел свой обеденный стол. У него-то столовое серебро недурное. Лучшее в Карне, случалось ему слышать отзывы, и, пожалуй, так оно и есть. И весь этот семестр обеды — при черных свечах. Давно уж ты уехал, а все будут вспоминать: «Дорогой наш старый Теренс — никто так не умел принять гостей. В последний свой семестр давал, знаете ли, обед для каждого коллеги, и жены приглашались. При черных свечах, весьма трогательно. Расставание с Карном разбило ему сердце». Но позлить Чарльза Хекта необходимо. Жене его это придется по душе, она сама еще подбавит масла, ибо Шейн своего мужа не терпит, ибо в недрах ее туши кроется змеиное коварство.

Филдинг взглянул на Хекта, затем на Шейн, и та улыбнулась ему неспешной и дрянной улыбкой шлюхи. На момент Филдинг представил себе, как Хект утопает в этом тучном теле: сценка, достойная Лотрека — да-да, именно! Чарльз — напыщенный, в цилиндре, чопорно сидит на плюшевом кроватном, покрывале; она же — грузная, скучающая. Что-то есть приятно-извращенное в этой картинке, переносящей дурака Хекта из спартанской чистоты Карна в парижские бордели девятнадцатого века.

Филдинг заговорил — принялся вещать непререкаемым, дружески-беспристрастным тоном; он знал, что один уже этот тон подействует на Хекта раздражающе.

— Оглядываясь на свой тридцатилетний стаж в Карне, я сознаю, что достижения мои значительно скромней, чем у любого подметальщика улиц. — Супруги Хект насторожились. — Прежде я, бывало, считал себя ценнее подметальщика. Теперь же весьма в этом сомневаюсь. Панель грязна — он удаляет сор и тем способствует прогрессу. А я — чего достиг я? Укрепил в его косной рутине правящий класс, не отличающийся ни талантом, ни культурой, ни умом, еще на одно поколение спас от забвения реликвии мертвой эпохи.

Чарльз Хект, так и не выучившийся искусству пропускать слова Филдинга мимо ушей, побагровел и натопорщился.

— А даваемые нами знания? — возразил он с противоположного края стола. — А успехи наши, Филдинг, а стипендии, которых добиваются наши выпускники?

— За всю свою жизнь я не дал знаний ни одному ученику, Чарльз. Обычно ученики оказывались неспособны, иногда оказывался неспособен я. У большинства мальчиков восприятие, видите ли, угасает с приходом половой зрелости. У меньшинства способности этой дано уцелеть, хотя мы и принимаем все меры, дабы убить ее. Только если наши усилия тщетны, выпускник выдерживает конкурс, добивается стипендии… Не велите казнить меня, Шейн, это ведь мой прощальный семестр.

— Прощальный-то прощальный, Филдинг, а говорите вы сущий вздор, — сердито сказал Хект.

— Действую в традициях Карна. Успехи наши, как вы их именуете, — на деле это наши неудачи; это те редкие ученики, что не усвоили уроков Карна. Им не привился наш культ посредственности. Их обкорнать мы оказались бессильны. Но для остальных — для всех этих растерянных попиков и обкорнанных офицериков, — для них завет Карна начертан письменами на стене, и они нас ненавидят.

Хект деланно засмеялся.

— Почему же они и потом наезжают сюда, если уж так нас ненавидят? Почему не забывают нас и возвращаются?

— Да потому, дражайший Чарльз, что мы как раз и являем собою те начертанные на стене письмена! Ту единственную науку Карна, усвоенную ими на всю жизнь. Они возвращаются, чтобы вновь перечитать нас, понимаете? На нас усвоили они наглядно тайну жизни: что все мы стареем, не мудрея. Они осознали, что вот и становишься взрослым, а ничего не приходит — ни слепящих озарений на пути в Дамаск, ни внезапного чувства духовной возмужалости. — Филдинг запрокинул голову, уставил взор на неуклюжие викторианские лепные украшения, на ореол грязи вокруг потолочной розетки. — Мы просто-напросто старели понемногу. Те же остроты острили, не менялись ни в мыслях своих, ни в желаниях. Из года в год оставались мы теми же, Хект, не становились ни умней, ни лучше; за пятьдесят последних лет ни единая свежая мысль не посетила ни единого из нас. И питомцы наши видели, что за истину являем Карн и мы — наши ученые мантии, наши шуточки на лекциях, наши мудренькие назиданьица. И потому-то они и возвращаются к нам вновь и вновь в продолжение всей их сбитой с толку и бесплодной жизни и глядят завороженно на вас и на меня, Хект, как дети глядят на могилу, постигая тайну жизни и смерти. О да, этому-то мы их научили.

С минуту Хект молча смотрел на Филдинга.

— Портвейну, Хект? — предложил Филдинг слегка примирительно уже, но взгляд Хекта был упорен.

— Если это шутка… — начал Хект, и жена его удовлетворенно отметила, что он рассержен по-настоящему.