Современный чехословацкий детектив

— Я пришел к тебе, Якуб Калас, видишь, я тут, и обращаюсь к тебе, потому что ты лицо должностное, ты мне поможешь. Всякие там канцелярские крысы мне не помогут, у них достаточно собственных забот, а ты человек на своем месте, Калас. я тебя не люблю, что верно, то верно, и говорю тебе это прямо в глаза, но не могу не признать: ты настоящий мужчина, потому я и пришел к тебе за помощью. Дело-то пустячное, старшина, всего одна бумажка, и ты мне ее напишешь, ты знаешь, как пишутся такие бумажки, это будет прошение, всего несколько фраз, Калас, ты мне их составишь, сочинишь, накарябаешь, потому что мы земляки, односельчане и должны держаться сообща. Нынче все так делают, такова Уж мода, приятель, люди из одних мест держатся друг за дружку, родные места нынче важнее всего, это вещь первостатейная, определяющая всю жизнь, — те места, где мать произвела тебя на свет. Даже самый скромный, самый незначительный начальник окружает себя людьми из родных мест, из своего края, так он чувствует себя уверенней. И у нас не должно быть иначе. Якуб Калас, ты совершишь доброе дело, ежели напишешь бумажку, мне поможешь, а себе приобретешь союзника, обо всем старом будет забыто, а кроме того, весь свет увидит, что милиция способна не только преследовать людей. Ты прямо создан для того, чтобы мне помочь, чтобы довести дело до полного моего удовлетворения.

Якуб Калас слушал, широко раскрыв глаза и рот, навострив уши.

— Выражайтесь яснее, дядюшка, я вас слушаю, слушаю одним ухом, слушаю обоими, а понять не могу.

— Ничего, Якуб Калас, — старый Лакатош махнул рукой, — сейчас поймешь. Бери бумагу и перо или садись за машинку, поступай как хочешь, а прошение мне напиши, ты в таких вещах разбираешься. Небось рапортов написал целую гору! У меня отобрали молотилку, знаешь ведь, Якубко, и ты был при том, голубок, для порядка. Видел, как старый трактор потащил молотилку с моего двора, в кооператив ее поволокли, сердечную, даже «спасибо» забыли сказать, зачем благодарить без пяти минут кулака. Только и сказали: «Лакатош, вы подписали заявление о приеме в кооператив, так отдавайте, отдавай, Лакатош, ты теперь член кооператива, теперь кооперативу принадлежишь и ты, и твои машины, твоя молотилка, сеялка, косилка, конный привод…» Я и словечка не мог промолвить, Якуб Калас, ты видел, помнишь, как все это было в те времена, а молотилка хорошая, старая, но хорошая, ее даже на машинно-тракторную станцию хотели взять, да попала в кооператив, из сарая под открытое небо. Старая добрая молотилка, отец купил ее в двенадцатом году, еще при монархии, ровно за тысячу, а это были немалые деньги! У меня ее взяли — ни кроны не заплатили, «спасибо» не сказали, за что тебе «спасибо» говорить, Матей Лакатош, даешь в общий фонд! Благодарю покорно за такой общий фонд, от которого одни убытки!

Старый Лакатош разглагольствовал долго, все больше распаляясь, и Каласу наконец-то стало ясно, чего он добивается, к чему стремится. Не волнуют его ни кооператив, ни молотилка, он вспомнил про деньги, решил, что настало удобное время, попытаю, мол, счастья: может, получу возмещение убытков, взяли молотилку — пускай платят!

— Дело тут сложное, папаша, — сказал тогда Якуб Калас, — подумайте, как бы это выглядело, если бы этак явились все и сказали: взяли — платите!

— Когда брали, брали у всех! — стоял на своем Матей Лакатош. — Никого не спрашивали, хочет он давать или нет.

— Вы были членом кооператива, — заметил Калас, — а раз вступили в кооператив, то взяли на себя обязательства, нужно было обобществить и машины.

— Чтобы ты знал, — Матей Лакатош распрямился, — я в кооператив не вступал, никто не докажет, что я вступил добровольно, меня вынудили!

— Кто же вас вынудил? — спросил Якуб Калас.

— Обстоятельства! — воскликнул старик. — Налоги, поставки, страх! И борьба за существование!

— Другие вступали добровольно, — возразил старшина.

— Бедняки шли! — отрезал Лакатош. — Чтобы землю получить. Я в кооперативе не нуждался! И в социальном равноправии тоже. Я свое сам заработал.

— Но теперь-то вы видите, что дела в кооперативе идут неплохо, хорошо живется деревне.

— Теперь-то да! — проворчал Матей Лакатош. — Только меня не интересует, как оно теперь. Меня интересует, что тогда меня разорили! Я хочу получить возмещение, Якуб Калас, только и всего! И ты напишешь мне бумагу, ходатайство, как положено, напишешь, вежливенько, чтобы никого не обидеть: молотилка, конный привод, косилка, телега — цену подсчитаешь сам!

— А почему я? — удивился Якуб Калас. — У вас есть и сын, и внук.

— Потому что ты, Калас, государственная персона. Твое слово подействует.

— Пожалуй, дядюшка, ничего у вас не выйдет, — объявил ему Калас, — в этом деле я вам не помощник.

— Значит, боишься, Якуб Калас, ты тоже боишься, до сих пор. Тебе бы показать свою смелость. Но ты напустил в штаны, а еще говорят: милиция! Не поспеваешь шагать в ногу со временем.

— Я ничего не боюсь, дядюшка, но не хочу лезть в дела, которые кажутся мне несправедливыми.

— По-твоему, устранить кривду несправедливо?