Современный чехословацкий детектив

Я отер его тыльной стороной ладони, потом снова взялся за телефонную трубку. Отозвался сам поручик Павровский.

— Хорошо, что позвонили, — заявил он, едва я назвал себя. — Я ждал, когда вы сами дадите о себе знать.

Не сразу придя в себя, я прошептал:

— Почему?

— По ряду причин, — многозначительно продолжал поручик. — Назвать их?

— Нет, — вырвалось у меня само собой.

— Вот это ошибка.

— Что?

— Я говорю, вы совершили ошибку, — уточнил поручик свой суровый вывод.

— Почему?

— Потому что вам следовало бы полюбопытствовать, почему я интересуюсь, когда вы купили машину.

— Она у меня уже давно, — промямлил я. — Спросите любого, вам каждый скажет.

— Вы знаете, у кого я спрашивал и что мне ответили. Зачем ему было лгать?

— Сейчас мне вам это трудно объяснить. — Я пытался вспомнить, зачем ему звоню.

— Можете не сейчас, — вежливо изрек поручик. И с полуоборота изменил тон: — Что вы хотели? Снова вас кто-то обижает?

— Меня — нет. — На долю секунды перед моими глазами возникла маленькая фигурка, шагающая по затерявшейся среди полей дороге. — Пани Маласкова исчезла.

— Вы выражаетесь не точно, — холодно заметил поручик. — Она числится пропавшей без вести.

— Откуда вы знаете? — выдохнул я. Холодный пот выступил у меня на лбу.

— А вы откуда это знаете? — парировал поручик.

— От Лукаша, ее внука. Он там совсем один и…

— Вы ведь к нему ездите, — возразил поручик. — Кстати, с чего это вы о нем так заботитесь?

Нахлынувшая на меня злость затопила мой мозг, как поднявшиеся воды Влтавы заливают опоры моста.

— Потому что никто другой о нем не заботится! Он там один со среды, а сегодня — понедельник. Человек, который у них жил, — убит, а бабушку он не видел с того же самого дня. Вам не кажется, что для двенадцатилетнего ребенка это чересчур много?! Почему вы не распорядились, чтобы им кто-то занялся, раз уж знаете, что пани Маласкова пропала? — Я кричал, чтобы заглушить свою собственную нечистую совесть.

— Успокойтесь, — сказал поручик. — В том, что вы говорите, есть доля правды, но никогда не успеваешь подумать обо всем, — неожиданно по-человечески пожаловался он.

Я перевел дух и спросил:

— С какого дня она пропала?

— Со среды.

— Она что, не доехала до этой своей лечебницы?

— Доехала. И на другой же день оттуда уехала.

— Куда?

— Не знаю, — перешел он снова на безразличный тон. — Но мы это выясним, не волнуйтесь. А с мальчиком я все устрою.

— Не хлопочите! — заявил я. — Сам о нем позабочусь. Поеду туда и…

— Вот этого я бы вам делать не рекомендовал, — резко перебил он.

— А меня мало волнует, что вы мне рекомендуете, а чего нет! — вскипел я. — Можете посадить меня, если хотите помешать!

— Не спешите так, — язвительно заметил поручик. — Всему свое время. А пока ни в коем случае из Праги не выезжайте. — Из трубки повеяло неприкрытой угрозой. Щелчок. Поручик отключился.

Я в бешенстве бросил трубку и выбежал из конторы.

Спустя три часа я возвращался в Прагу, на заднем сиденье моей машины был Лукаш. В Брандысе мы остановились, чтобы пообедать. После первого за пять дней настоящего обеда мальчик сделался вялым и сонным. Некоторое время он еще поглядывал на меня — я видел это в зеркальце, — потом уснул. Спал тихо, как птенчик, лицо утопало в светлых взъерошенных волосах. Ярость, которую всколыхнул во мне разговор с поручиком Павровским, сменилась ожесточенным упрямством.

— Пусть он меня посадит, — стиснув зубы, говорил я себе. — Если ему удастся найти для этого достаточные основания. Посмотрим, что он со мной сделает.

Но в глубине души я понимал, что с поручиком шутки плохи. Если он вобьет себе в голову, что я мешаю следствию, то быстро найдет на меня управу. Я-то чист, как лилия, но что толку! Поручик так не считает. Но, даже если б и считал, вполне может призвать меня к ответу как главного свидетеля, который отказывается помогать следствию. А что тогда будет с Лукашем? Я сделал глупость, объявив поручику, что возьму мальчика к себе. Для двенадцатилетнего ребенка он уже досыта хлебнул лиха. Ему нужен покой, надежность, безопасность.

А будет ли Лукаш в безопасности у меня? Из двух стариков, с которыми он жил, один убит, другая пропала без вести. По телефону мальчик сказал мне, что боится. Когда я по дороге пытался выспросить у него, чего он боится, он не захотел говорить. Стыдился своего страха. Я настаивал, Лукаш уклончиво ответил, что боится собаки. Я счел это отговоркой, особенно когда он, запинаясь, стал рассказывать, что с той самой ночи, когда я, избитый, пришел к нему, Амиго непрерывно воет. Хотя неудивительно, что бедняге Лукашу стали мерещиться привидения. Не каждый взрослый решится остаться один в доме, неподалеку от места, где произошло убийство. Моя хибара на стройке все-таки более надежное пристанище, хотя бы до той поры, пока не найдется бабушка.