Современный египетский рассказ

С некоторых пор Тайбуга стал как бы выше ростом, осанка его приобрела величественность, да и лицо словно изменилось: теперь никто не сказал бы, что оно некрасиво. Дело к вечеру, в дом к Тайбуге стали собираться суфии, следующие по пути великого подвижника Сиди Ахмада Бадави, и другие — последователи Сиди Дасукки и Сиди Рифаи, всех их приветствуем и просим тебя, господи, воскресить нас вместе с ними и укрепить их примером нашу веру. Для всех есть угощение у Тайбуги. Каждый день режут в его доме сто голов овец и триста голов дичи, а фруктов, орехов и мускуса не счесть. Дважды в день открываются двери дома Тайбуги, в обеденный час входят в дом бедняки и сироты, а если кто не насытился, приходит и вечером. Чаще всего Тайбуги нет с ними: он объезжает рынки и кварталы, выслушивает жалобы и просьбы, разрешает споры. А вечером он во главе стола, оглядывает гостей — все чужие лица, знакомых одно или два. Гости же смотрят на эмира, и в глазах их почтение и любовь. Я не упускал случая побывать на этих трапезах, другие же, в том числе шейх Сирадж, избегали их. А о Йалбуге и говорить нечего: рассказывали, что он считает эмира безумным, упаси от этого, о Поражающий умы и души. Я же скажу, что это пустая выдумка.

Однажды эмир наклонился ко мне и говорит: „Я позвал к себе Таштемира Джундара”. Я чуть не подавился от изумления: „Как можно, эмир? И дня не проходит, чтобы Таштемир не побывал в крепости, он наговаривает на тебя, хочет восстановить против тебя султана”. Тайбуга ответил: „Таких немало, но Таштемиру я не делал ничего дурного, никогда с ним не трапезничал, даже лица его не припомню”. — „Зато он прекрасно осведомлен о твоих делах, эмир”. Тайбуга засмеялся: „Ну-ка, рассказывай, что знаешь, чем я перед ним виноват?” Я помедлил: „Трудно тебе ответить, хотя речь твоя проста. Может быть, то, что любит тебя народ, им мешает, оттого и говорят о тебе дурно? Ты удивлен? А ведь минуты не пройдет, чтобы кто-нибудь не помянул тебя добрым словом, люди говорят: „Если б все были, как Тайбуга, вот была бы жизнь!” Эмир ответил просто: „Я делаю только то, что угодно господу”. — „Они ходят в крепость, строят против тебя козни. Так почему бы и тебе не явиться один раз к султану и не сказать ему правду?” — выговорил я, запинаясь. Эмир ответил кратко: „Султан не зовет меня к себе”.

Разговор иссяк. Эмир молчал, я же не нашелся, что ответить. Глубокая ночь стояла на дворе, Таштемир не пришел, должно быть, вообразил, что Тайбуга хотел оскорбить его, приглашая разделить трапезу с простолюдинами. Громче и громче раздавались голоса суфиев во дворе. Тайбуга сел, скрестив ноги: глаза закрыты, лицо печально, слушает, как старуха читает молитвы, сопровождая чтение ударами железной палки по доске и извлекая из нее сладчайшую мелодию: „Земная юдоль — корабль без кормчего, море без берегов, плывущие по нему — слепы, опустились на дно, искали, а что нашли? Господин наш, возлюбленный раскаивающихся, о Хусейн, тебе лучшая молитва и привет”. На глазах у слушающих слезы, и я почувствовал, как сжалось сердце Тайбуги: мученик, любимый, за тебя отдала жизнь Умм аль-Гулям, сын твой идет на заклание, а ты не раскаиваешься! Я посмотрел вокруг: величественно вздымаются стены, розовая вода на камнях источает аромат Сальсабиля[35]. „Эмир, если ты знаешь, что говорят о тебе… ” Эмир молчит, весь обратился в слух. Проникнуть бы в его мысли, узнать, о чем он думает. А ночь уже на исходе, проснулись первые птицы. Я наклонился к Тайбуге: „Таштемир даже не потрудился прислать кого-нибудь вместо себя!” Молчит эмир, предутренний холод пробирает до костей. „Какое унижение, эмир!” — „Да простит ему Аллах, Ибн аль-Хаддад”.